Виктор Пелевин День бульдозериста
III
Я тебе покажу, щенок, как надо при матери разговаривать! Я тебе дам
«майский жук»!
Это кричал где-то за стеной Валерка, и еще долетал детский плач.
Маратик, потерпи, говорил другой голос, женский. Потерпи, милый, папа
ведь
Иван повернулся на спину и уставился на чуть золотящийся под потолком
крендель люстры. Это была Валеркина комната, и он почему-то лежал на его кровати
в брюках и пиджаке. Но главным было не это, а тот сон, который только что кончил
ему сниться.
В этом сне он попал в какое-то странное место в какую-то мрачноватую
комнату со стрельчатыми окнами, бывшую когда-то, видимо, церковным помещением, а
сейчас полную старых ободранных лыж с размокшими ботинками, от которых шел сырой
тюремный дух. В узкой щели окна был виден кусочек серого неба и изредка мелькали
поднимающиеся вверх клубы пара. Сам Иван сидел на крохотной скамеечке, а перед
ним, на огромной куче старых ватников, спал старик с широкой бородой на груди
так во сне выглядел Копченов. Иван попытался встать и понял, что не может
сделать этого, потому что ноги Копченова лежат у него на плечах.И еще Иван
понял, что умирает, и это связано не столько даже с ушибленной почкой, сколько с
лежащими у него на плечах ногами. А наступить смерть должна была тогда, когда
Копченов проснется.
Иван попытался осторожно снять со своих плеч копченовские ноги, и Копченов
начал просыпаться зашевелился, самычал, даже чуть приподнял руку. Иван в
испуге притих. Старик захрапел опять, но спал он уже неспокойно, вертел во сне
головой и мог, как казалось, проснуться в любую минуту. Иван очень не хотел
умирать в его жизни было что-то, ради чего имело смысл терпеть и кислую вонь
этой комнаты, и копченовские ноги на плечах, и даже тяжелую мысль, словно
висящую в воздухе вместе с запахом размокшей кожи, о том, что ничего, кроме
этой комнаты, в мире просто нет.
«Должен быть какой-то способ, подумал Иван, выбраться. Обязательно
должен быть.» И тут он заметил, что на копченовских ногах надеты лыжи их
концы только чуть-чуть не доставали до пола. Тогда Иван вытащил из-под себя
скамеечку и стал осторожно сгибаться, прижимаясь к полу. Концы лыж уперлись в
пол, и Иван почувствовал, что может вылезти из-под копченовских ног. И как
только он выбрался из-под них и сделал два шага в сторону, так сразу же
перестала болеть ушибленная почка. А потом Иван понял, что он вообще никакой не
Иван, но эта мысль его совершенно не опечалила. Главное, он уже твердо знал,
что нужно делать. В стене напротив стрельчатого окна была маленькая дверца. Иван
на цыпочках дошел до нее, открыл, протиснулся в тесную черноту и стал на ощупь
продвигаться вперед. Его руки прошлись по каким-то пыльным рамам, стульям,
велосипедному рулю и нащупали новую дверь впереди. Иван перевел дух и толкнул
ее.
Снаружи был жаркий солнечный день. Иван стоял в маленьком дворе, по которому
расхаживали куры и петухи. Двор был обнесен корявым, но прочным забором, за
которым были видны поднимающиеся вверх оранжевые каменистые склоны с торчащими
кое-где синими домиками. Иван подошел к забору, схватился за его край и поднял
над ним голову. Совсем недалеко, метрах в трехстах, был берег моря. И там
ослепительно сверкал на солнце тонкий белый силуэт
Больше Иван ничего не
запомнил.
Оклемался? спросил Валерка, входя в комнату.
Вроде, вставая, ответил Иван. А что со мной было?
Переутомился, маек. Нас в музей этот повели, на четвертый этаж, а потом
Копченов спустился, стал говорить, как ты тонущего ребенка от смерти спас, и
хотел тебе от имени совкома альбом преподнести. Вот тут-то ты и грохнулся. Тебя
сюда на совкомовской телеге привезли, прямо как короля. А альбом вот он.
Валерка протянул Ивану пудовую книжищу в глянцевой обложке. Иван с трудом
удержал ее в руках. «Моя Албания» было крупными буквами написано на
обложке.
Что это?
Картины, ответил Валерка. Да ты погляди, там интересные есть. Я тоже
сначала думал, что одно гээмка, а посмотрел ничего.
Иван открыл альбом и попал на большую, в разворот, репродукцию. Она
изображала большое полено и лежащего на нем животом вниз голого толстого
человека.
«В поисках внутреннего Буратино», прочел Иван название.
Непонятно только, где он Буратино ищет в бревне или в себе.
По-моему, ответил Валерка, одномайственно.
Иван перевернул страницу и вдруг чуть не выронил альбом из рук. Он увидел и
сразу узнал огороженный дворик с петухами и курами, забор, за которым по
оранжевым горным склонам взбегали вверх синие домики с белыми андреевскими
крестами на ставнях. В центре двора на растрескавшейся лавке сидел человек в
сером военном френче с закатанными рукавами и играл на небольшом аккордеоне,
открытый футляр от которого лежал рядом.
«Ожидание белой подводной лодки», прочел Иван, подхватил альбом
и отправился в свою комнату, даже не поглядев на Валерку.
Ключ лежал не как у всех, под половиком, а в кармане висящего на гвозде
ватника. Иван понял, почему он оказался в комнате у Валерки, видимо, те, кто
привез его домой, не смогли отпереть дверь.
Все в его комнате было по-прежнему: на скатерти пятно от селедки,
громоздился маленький бутылочный кремль у двери шкафа и, изо всех сил стараясь
казаться обнаженной, улыбалась фотографу голая баба у «Запорожца» на
календаре. Иван повалился спать.
С той самой минуты, как он коснулся головой поролоновой подушки, ему снова
начали сниться сны. Он стоял на какой-то невероятно высокой крыше и глядел вниз,
на раскинувшийся далеко кругом ночной город, похожий на нагромождение гигантских
кварцевых кристаллов, освещенных изнутри тысячами оттенков электрического света,
и совршенно не боялся, что сейчас его схватят и куда-то поволокут (в Уран-Баторе
самым высоким зданием был пятиэтажный совком, но и мечтать было нечего
когда-нибудь поглядеть на город с его крыши). Потом он оказался внизу, на
широкой и светлой улице, полной веселых и беззаботных людей, и даже не сразу
сообразил, что дело происходит ночью, а светло вокруг от фонарей и витрин. В
следующий момент он уже несся по висящей на тонких опорах дороге в тихо ревущей
машине, и перед ним на приборной доске загорались синие, красные, оранжевые
цифры и линии, а вокруг в несколько рядов шли машины, среди которых невозможно
было найти и двух одинаковых. Потом он оказался за столиком в ресторане вокруг
сидели несколько человек в военной форме, которых он отлично знал, а на столе,
между неправдоподобными стаканами и бутылками, лежало несколько пачек
«Винстона».
А-а-а, завыл Иван, просыпаясь, а-а-а-а
Странный сон рассыпался и исчез когда Иван открыл глаза, вокруг была
знакомая комната, и за черным окном привычно тренькала гитара. У него осталось
неясное воспоминание об испытанном потрясении, а в чем было дело, он не помнил
совершенно. Но оставаться в кровати было страшно. Он встал и нервно заходил по
крашеным доскам пола. Надо было чем-то себя занять.
«А не убраться ли в комнате? подумал он. Такое свинство, просто
страшно делается
свинство
свинство, повторил он несколько раз про себя,
чувствуя, как от этого слова внутри что-то начинает подниматься, свинство
»
Странное ощущение постепенно прошло.
Оглядевшись, он решил начать с бутылок. «Чего-то такое странное было,
вспомнил он, раскрывая окно и выглядывая вниз, в заваленный мусором двор,
насчет аккордеона
»
Во дворе было пусто только в его дальнем конце, там, где были качели и
песочница, дрожали сигаретные огоньки. Дети давно разошлись по домам, и можно
было выкидывать мусор прямо вниз, на помойку, не боясь кого-нибудь изувечить.
Иван швырнул несколько бутылок в окно, прошла примерно секунда, и тут снизу
долетел немыслимый по своей пронзительности кошачий вой, которому немедленно
ответило радостное улюлюканье со стороны качелей и песочницы.
Давай, трудячь, в партком твою Коллонтай! закричал оттуда пьяный голос
Валерки видно, успел спуститься. Захохотали какие-то бабы. Всем котам
первомай сделаем в три цэка со свистом!
Со свистом, повторил Иван, свинство
со свистом
винстон
Он вдруг отшатнулся от окна и схватился руками за голову ему показалось,
что его плашмя ударили доской по лицу.
Господи! прошептал он. Господи! Да как я забыть-то мог?
Он кинулся к шкафу, раскидал оставшиеся бутылки они покатились по полу,
несколько разбилось и распахнул косые дверцы. Внутри стоял ободранный футляр
от аккордеона, Иван вытащил его из шкафа, перенес на кровать, щелкнул
замками, откинул крышку и положил ладони на шероховатую панель передатчика. Одна
его ладонь поползла вправо, перешла в другое отделение и нащупала холодную
рукоять пистолета, другая нашла пакет с деньгами и картами.
Господи, еще раз прошептал он, а ведь все позабыл, все-все. Не долбани
эта штука по спине, так ведь и сейчас с ними пил бы
И завтра
Он встал и еще раз прошелся по комнате, вороша волосы ладонью. Потом сел на
место, пододвинул к себе раскрытый футляр и включил передатчик, который словно
раскрыл на него два разноцветных глаза: зеленый и желтоватый.
IV
На следующее утро Ивана разбудила музыка. Проснувшись, он первым делом ощутил
ужас от мысли, что все позабыл. Вскочив на ноги, он метнулся было к шкафу и
выдохнул, убедившись, что все помнит. Оказалась лишней сделанная карандашом на
обоях контрольная надпись: С САМОГО УТРА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ СЫГРАТь НА АККОРДЕОНЕ.
Стало даже чуть смешно и стыдно своего вчерашнего страха.
Иван повернулся на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок. Со
стороны окна долетела еще одна волна неопределенно-духовой музыки, похожей на
запах еды. К ней примешались густые и жирные голоса солистов, добавлявшие в
мелодию что-то вроде навара. «Почему музыка-то?» подумал Иван и
вспомнил: сегодня праздник. День бульдозериста. Демонстрация, пирожки с капустой
и все такое прочее может, и легче будет уходить из города в пьяной суете, по
дороге на вокзал спев со всеми что-нибудь на прощание у бюста Бабаясина.
В дверь постучали.
Иван! крикнул Валерка из-за двери. Встал, что ли?
Иван что-то громко промычал, постаравшись не вложить в это никакого
смысла.
Договорились, отозвался Валерка и пробухал сапожищами по коридору.
«На демонстрацию пошел» понял Иван, повернулся к стене и задумался,
глядя на крохотные пупырчатые выступы на обоях.
Через некоторое время во дворе стихли веселые, праздничные звуки построения и
переклички стало совсем тихо, если не считать иногда залетавших в окно
музыкальных волн. Иван поднялся с кровати, по военной привычке тщательно и
быстро ее убрал и стал собираться. Надев праздничный ватник с белой
нитрокрасочной надписью «Levi"s» и дерматиновый колпачок «Adidas»,
он тщательно оглядел себя в зеркале. Все вроде бы было нормально, но на
всякий случай Иван выпустил из-под шапочки-колпачка длинный льняной чуб и
приклеил к подбородку синтетическую семечную лузгу, вынутую из аккордеонного
футляра. «Теперь в самый раз», подумал он, подхватил футляр и
оглядел на прощание комнату. Шкаф, женщина с »Запорожцем», кровать,
стол, пустые бутылки. Прощание оказалось несложным.
Внизу, у выхода на улицу, стоял Валерка. Прислонясь к стене, он курил,
как и на Иване, на нем был праздничный ватник, только «Wrangler». Иван
не ожидал его здесь встретить, даже вздрогнул.
Чего, добродушно спросил Валерка, проспался?
Ну, ответил Иван. А ты разве с колонной не ушел?
Ты даешь, мир твоему миру. Сам же орал через дверь, чтоб я подождал. Совсем,
что ли, плохой?
Ладно, май с ним, неопределенно сказал Иван. Куда пойдем-то теперь?
Куда, куда. К Петру. Посидим с нашими.
Это ж через центр мирюжить, сказал Иван, мимо совкома.
Пойдем, не впервой.
Иван вслед за Валеркой поплелся по пустой и унылой улице. Никого вокруг видно
не было только откуда-то издалека доносилась духовая музыка, к которой теперь
добавились острые и особенно неприятные удары тарелок, раньше
отфильтровывавшиеся окном. Улица перетекла в другую, другая в третью
, музыка становилась все громче и наконец полностью вытеснила из ушей Ивана
шарканье его и Валеркиных сапог об асфальт. После очередного угла стал виден
затянутый красным помост, на котором стоял певец с неправдоподобно румяным лицом
, он делал руками движения от груди к толпе и, несмотря на широко открытый
рот, ухитрялся как-то удивленно улыбатьса тому, что вот так запросто дарит свое
искусство народу. Одновременно с тем, как он стал виден, долетели слова
песни:
Стра-на моя! Сво-бод-ная!
Как бом-ба во-до-род-ная!
Тут певца скрыл новый угол, и музыка опять превратилась в мутное месиво из
духовых и баритона. Впереди стал виден хвост идущей к центру города колонны, и
Валерка с Иваном прибавили шага, чтобы догнать ее и пристроиться. Мимо проплыли
хмурый Осьмаков с застиранным воротником плаща и улыбающаяся Алтынина с
приколотым бантом. Они стояли в стороне от потока людей, в боковой улочке, возле
лошадей, впряженных в огромный передвижной стенд наглядной агитации в виде
бульдозера.
Вскоре вышли на площадь перед совкомом. Памятник Санделю, Мундинделю и
Бабаясину был украшен тяжелыми от дождя бумажными орхидеями, а на острие высоко
вознесенной над головой бронзового Бабаясина сабли был насажен маленький
подшипник с крючками на внешнем кольце, от этих крючков вниз тянулись
праздничные красные ленты. Их сжимали в своих левых кистях человек двадцать
членов городского актива все они были в одинаковых коричневых плащах из
клеенки и блестящих от капель шляпах и ходили по кругу, снова и снова огибая
памятник, так что сверху, будь оттуда кому посмотреть, увиделось бы что-то вроде
красно-коричневой зубчатой шестерни, медленно вращающейся в самом центре
площади. Остальные живые шестерни, образованные взявшимися за руки людьми,
приводились в движение главной, а зубчатую передачу символизировало крепкое
рукопожатие.
Иван и Валерка переминались с ноги на ногу, ожидая, когда их колонна
вытянется в длинную петлю, чтобы пронестись мимо центральной шестерни. Ждать
пришлось долго руководство с утра здорово устало и крутилось теперь
значительно медленнее.
Валер, спросил Иван, а чего в этот раз все как-то по-другому?
Радио, что ли, не слушал? Коробку передач усовершенствовали. Новая модель
бульдозера теперь будет.
Валерка с опасением потер пальцем белые буквы на ватнике не расплываются
ли. Такие случаи бывали. Наконец народу впереди осталось совсем мало, и Иван с
Валеркой, взявшись за руки и сцепившись с соседями, прошмыгнули между двух
ментов и понеслись к центру площади.
Рукопожатие прошло как-то незаметно, если не считать того, что Иван не
догадался перекинуть футляр из правой руки в левую сразу из-за этого он чуть
замешкался перед памятником, но все же успел. Руку он пожал редактору
«Красного Полураспада» полковнику Кожеурову, а Валерке достался мокрый
черный протез совкомовского завкультурой, который, по примете, приносил
несчастье. От этого Валерка расстроился и, когда площадь Санделя осталась
позади, и народ вокруг опять споро собрался в колонну, он обернулся назад и
погрозил кулаком уплывающему серому фасаду с огромными красными словами МИР,
ТРУД, МАЙ.
Ватник Ивана сильно пропитался водой и отяжелел. Но идти до Петра оставалось
недолго. Милиции вокруг становилось все меньше, а пьяных все больше, но
казалось, что происходит просто внешнее изменение некого присутствия, общее
количество которого остается прежним. Наконец вокруг оказались крытые толем
парники проспекта Бабаясина, и Иван с Валеркой, доплыв вместе с толпой до
знакомого дома, вышли из колонны и пошли наперерез движению, не обращая внимания
на свист и маюги распорядителя. Быстро добрались до знакомого подъезда и
поднялись на третий этаж, уже на лестничной клетке возле двери в общежитие,
где проживал Петр, запахло спиртным, и Валерка, совершенно забыв зловещую
встречу на площади, заулыбался и пихнул Ивана в плечо. Иван как-то неестественно
улыбнулся. Общежитие сотрясала музыка.
Петр открыл дверь и высунул в проем свою небольшую голову как всегда,
показалось, что он стоит с той стороны дверей на скамеечке.
Привет, без выражения сказал он.
Ну и гремит, заходя в коридор, сказал Валерка, кто это так трудячит?
«Ласковый май», ответил Петр, уходя по коридору.
Петрова комната отличалась от Ивановой расположением кровати и шкафа,
количеством бутылок на полу и календарем на стене здесь голая баба (другая),
улыбаясь, протягивала в комнату стакан мандаринового сока ее выкрашенные
зеленым лаком ногти показались Ивану упавшими в стакан и потонувшими в нем
мухами.
Иван сел на кровать, взял с тумбочки журнал и открыл наугад на него глянул
какой-то старый мушкетер в берете. Между Валеркой и Петром завязался односложный
разговор, из которого Иван выцеживал вполуха только редкое Валеркино красное
словцо.
«В коммунизме есть здоровое, верное и вполне согласное с христианством
понимание жизни каждого человека, писал мушкетер, как служения сверхличной
цели, как служения не себе, а великому целому».
Эти слова как-то очень гладко проскользнули в голову, настолько гладко, что
совершенно неясен остался их смысл. Иван начал вдумываться в них, и вдруг в
комнате стало темнее, и сразу стих разговор за столом. Иван поднял глаза. Мимо
окна проплывал огромный снаряд наглядной агитации плоский фанерный бульдозер
алого цвета, со старательно прорисованными зубьями открытого мотора. Поражали в
нем и величина, и то, что весь он был выполнен из цельного куска фанеры,
специально для этой цели выпущенного местной фабрикой. Но было и какое-то
странное несоответствие, которое Иван заметил еще на демонстрации, когда
проходил мимо стоящего в боковой улочке снаряда и вглядывался в зеленые
магниевые колеса, на которых тот стоял, это, кажется, было шасси тяжелого
бомбардировщика Ту-720. Тогда он не понял, в чем дело, а сейчас видно, из-за
того, что в окне была видна только верхняя часть агитационной громадины
догадался: кабина бульдозера была абсолютно пустой. Не было даже нарисованных
стекол вместо них зияли две пропиленные квадратные дыры, сквозь которые
сквозило разбухшее серое небо.
Бульдозер проплыл мимо, и Иван, кивая головой набегающим мыслям, погрузился в
журнал, дожидаясь, когда все напьются до такой степени, что можно будет
незаметно уйти. Статья увлекла его.
Какого молота ты там высерпить хочешь?
Иван поднял глаза. Валерка и Петр напряженно глядели на него. Тут он вдруг
понял, что уже минут пять в комнате стоит полная тишина, и отложил журнал.
Да тут интересно очень, сказал он, на всякий случай поднося руку к
карману, где лежал пистолет. Философ Бердяев.
И чего же? странно улыбаясь, спросил Петр. Чего пишет?
Есть у него одна мысль ничего. О том, что психический мир коммуниста резко
делится на царство света и царство тьмы лагери Ормузда и Аримана. Это в общем
манихейский дуализм, пользующийся монистической до
Удара табуреткой в лицо Иван даже не почувствовал догадался, что получил
именно табуреткой, когда увидел с пола, как Петр с этим инструментом в руке
делает к нему медленный шаг. Сзади Петра так же медленно пытался остановить
Валерка и успел. Иван потряс головой и вытащил из кармана пистолет. В
следующий момент в него попала табуретка, метко пущенная Петром, пистолет
отлетел в угол, тихонько хлопнул, и на потолке появилась заметная выщербина. На
пол посыпалась штукатурка.
Под блатного косит, ударник, сказал растерявшемуся Валерке Петр,
нагибаясь за пистолетом. Я полтора года сидел, музыку эту знаю. Сейчас,
повернулся он к Ивану, будет тебе эпифеномен дегуманизации. Аккордеоном по
трудильнику.
Он потянулся к футляру.
V
Смотря на какую зарплату, говорил Иван, прижимая к углу рта скомканный
носовой платок, и смотря какую машину. Зря вы думаете, что у вас тут царство
тьмы, а у нас царство света. У нас тоже
Негры всякие бездомные
СПИД
разносят
Ничего, кроме каких-то обрывков из телепередачи «Камера смотрит в мир»,
Ивану не вспомнилось, но этого было достаточно. Валерка с Петром слушали
открыв рты и Ивану даже не хотелось вставать из-за стола. Но было уже
пора.
Ты им скажи там, говорил Валерка, пока Иван надевал ватник, что мы люди
незлые. Тоже хотим, чтоб над головой всегда было мирное небо. Хотим спокойно
себе трудиться, растить детей
Ладно?
Ладно, отвечал Иван, пряча пистолет в футляр с рацией и аккуратно защелкивая
никелированные замки, обязательно скажу.
И еще скажи, говорил Петр, идя с ним по коридору с одинаковыми резиновыми
половиками перед каждой дверью, что наш главный секрет не в бомбах и
самолетах, а в нас самих.
Скажу, обещал Иван, это я понял.
Возьми журнал, сказал Петр в дверях, в дороге почитаешь.
Иван взял. Потом обнялся на прощание с Петром и притихшим Валеркой и, не
оборачиваясь, вышел на улицу. За ним щелкнула дверь. Он спустился вниз, вышел на
улицу и глубоко вдохнул воздух, пахнущий мазутом и сырыми досками. В небе ало
сверкнуло Иван шарахнулся было к подъезду («Неужто?» мелькнула
мысль), но сообразил, что это салют.
Ур-а-а-а! нестройно закричали на улице. Ур-а-а-а!
Ура-а-а! закричал Иван.
В небе разорвалась новая пачка ракет, и все опять осветилось желтые заборы,
желтые трехэтажки, желтые полосы не то дыма, не то тумана в близком косматом
небе. Издалека-издалека долетел тревожный и протяжный механический вой словно
напоминало о себе что-то огромное и ржаво-масляное, требуя внимания от людей, а
может быть просто поздравляя их с праздником. Потом все стало зеленым.
Иван зашагал к вокзалу.
всего просмотров: 55333
|