Виктор Пелевин Затворник и Шестипалый. Шестая часть
Слушай, Затворник, ты все знаешь что такое любовь?
Интересно, где ты услыхал это слово? спросил Затворник.
Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли я что положено.
Я сказал, что не знаю. И потом, Одноглазка сказала, что очень тебя любит, а ты
что любишь ее.
Понятно. Знаешь, я тебе вряд ли объясню. Это можно только на примере. Вот
представь себе, что ты упал в бочку с водой и тонешь. Представил?
Угу.
А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет, глотнул
воздуха и что-то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и держишься. Так
вот, если считать, что всю жизнь тонешь (а так это и есть), то любовь это то,
что помогает тебе удерживать голову над водой.
Это ты про любовь к тому, что положено любить?
Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под водой. Что
угодно. Какая разница, за что хвататься, лишь бы это выдержало. Хуже всего,
если это кто-то другой, он, видишь ли, всегда может отдернуть руку. А если
сказать коротко, любовь это то, из-за чего каждый находится там, где он
находится. Исключая, пожалуй, мертвых
Хотя
По-моему, я никогда ничего не любил, перебил Шестипалый.
Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о
том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была
любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что
издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было.
Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл
тому, что мы делаем, хотя на самом деле его нет.
Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?
Нет. Любовь это что-то вроде любви, а сон это сон. Все, что ты делаешь,
ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса.
Или отвращения.
Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из-за любви.
Брось. Они ничего не делают.
А ты что-нибудь любишь, Затворник?
Люблю.
А что?
Не знаю. Что-то такое, что иногда приходит ко мне. Иногда это какая-нибудь
мысль, иногда гайки, иногда ветер. Главное, что я всегда узнаю это, как бы оно
ни наряжалось, и встречаю его тем лучшим, что во мне есть.
Чем?
Тем, что становлюсь спокоен.
А все остальное время ты беспокоишься?
Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и когда то, что
я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.
А как ты думаешь, что лучшее во мне?
В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и тебя не
видно.
Правда?
Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что лучшее в тебе, по тому, чем
ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая о том, кто помахал тебе
рукой?
Печаль.
Ну вот, значит, лучшее в тебе твоя печаль, и ты всегда будешь встречать
ею то, что любишь.
Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.
Хочешь на богов поглядеть? неожиданно спросил он.
Только, пожалуйста, не сейчас, испуганно ответил Шестипалый.
Не бойся. Они тупые. Ну гляди же, вон они.
По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа они были так
велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За ними шагало
еще одно похожее существо, только пониже и потолще, оно несло в руке сосуд в
виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к земле. Двое первых
остановились недалеко от того места, где сидели Затворник с Шестипалым, и стали
издавать низкие рокочущие звуки («Говорят», догадался Шестипалый), а
третье существо подошло к стене, поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с
щетиной на конце и провело по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию.
Запахло чем-то странным.
Слушай, еле слышно прошептал Шестипалый, а ты говорил, что знаешь их
язык. Что они говорят?
Эти двое? Сейчас. Первый говорит: «Я выжрать хочу». А второй
говорит: «Ты больше к Дуньке не подходи».
А что такое «Дунька»?
Область мира такая.
А
А что первый хочет выжрать?
Дуньку, естественно, подумав, ответил Затворник.
А как он выжрет область мира?
На то они и боги.
А эта, толстая, что она говорит?
Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет стать ивою. Моя
любимая божественная песня, кстати. Как-нибудь я тебе ее спою. Жаль только, я не
знаю, что такое ива.
А разве боги умирают?
Еще бы. Это их основное занятие.
Двое пошли дальше. «Какое величие!» потрясенно думал Шестипалый.
Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли, наступила тишина. Сквозняк
крутил пыль над кафельными плитами пола, и Шестипалому казалось, что он смотрит
с невообразимо высокой горы на раскинувшуюся внизу странную каменную пустыню,
над которой миллионы лет происходит одно и то же: несется ветер, и в нем летят
остатки чьих-то жизней, выглядящие издалека соломинками, бумажками, щепками или
еще как-то. «Когда-нибудь, думал Шестипалый, кто-то другой будет
смотреть отсюда вниз и подумает обо мне, не зная сам, что думает обо мне. Так
же, как я сейчас думаю о ком-то, кто чувствовал то же самое, что и я, Бог весть
когда. В каждом дне есть точка, которая скрепляет его с прошлым и будущим. До
чего же печален этот мир
»
Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, сказал
вдруг Затворник.
«Стать бы после сме-е-е-рти и-и-вою», протяжно и тихо пела
толстая богиня у ведра с краской, Шестипалый, положив голову на локоть,
испытывал печаль, а Затворник был совершенно спокоен и глядел в пустоту словно
поверх тысяч невидимых голов.
всего просмотров: 71518
|