Митра позвонил узнать, как дела.

— Нормально, — ответил я хмуро. — Вот только эта норма мне не особо нравится.

— Образно говоришь, — хохотнул Митра. — Язык делает нас интересными собеседниками. У нас даже пословица есть: «язык до Киева доведет»...

— А какие еще пословицы у вампиров? — спросил я.

— Например, такая: «ради красного словца не пожалеет ни мать ни отца». Смысл не надо объяснять?

— Не надо.

— Не понимаю, отчего ты мрачен. Ты хоть понимаешь, что ты теперь совсем другое существо? Намного образованней, совершеннее? Интеллектуально выше?

— У этого другого существа накопилось много вопросов. А на них никто не хочет отвечать.

— Подожди, скоро будешь знать больше, чем захочешь. Всему свое время. Сейчас, например, время предупредить тебя об одной вещи. Чтобы это не было для тебя шоком.

— Что такое? — спросил я встревожено.

Митра засмеялся.

— У тебя, похоже, уже шок. Скоро ты первый раз укусишь человека. Когда точно, я не знаю — но ждать осталось недолго.

— Я не думаю, что у меня получится, — сказал я.

— Не переживай, — ответил Митра. — Твоя скрипочка заиграет сама.

— Ну и сравнения.

— В самый раз. Помнишь, как у Гумилева: «Но я вижу ты смеешься, эти взгляды — два луча. На, владей волшебной скрипкой, загляни в глаза чудовищ, и погибни славной смертью...»

Митра сделал интригующую паузу.

— Ламца-дрица ча-ча-ча, — закончил я.

Видимо, препарат «Пастернак+1/2Nabokov» еще не выветрился полностью из моего организма.

— Ты просто боишься нового, — сказал Митра. — А бояться не надо. В твоей жизни приближается радостное событие. Первый раз — это... Я не берусь описать. Но воспоминания остаются очень отрадные.

— Что мне надо делать?

— Ничего, я же сказал. Жди. Твой дух сам проявит себя, когда настанет время.

Не могу сказать, что меня ободрило это напутствие. Я вспомнил японский обычай — получив новый меч, самураю следовало ночью выйти за окраину города и срубить голову первому встречному. Меня томило чувство, что я должен сделать нечто похожее. Но язык пребывал в равнодушном покое и эта уверенная в себе тяжесть в самом центре души успокаивала, словно приложенный ко лбу лед... Я понимаю, что слова «в центре души» звучат странно — у души ведь никакого центра нет. Но это у нормальной души, а у моей он был.

Произошло все совсем не так, как я предполагал. Первый вампирический опыт оказался связан не столько с Танатосом, сколько с его многолетним партнером Эросом. Но назвать это событие приятным мне трудно все равно.

Однажды днем, сразу после занятий с Бальдром, я уснул. Проснувшись через несколько часов, я почувствовал внезапное желание выйти на прогулку. Надев джинсы и черную футболку с одним из Симпсонов (в этом наряде я когда-то ходил на работу в универсам), я вышел из квартиры.

Город тонул в вечернем солнце. Я шел по улице, мучаясь неясным томлением — хотелось то ли курить, чего я никогда не практиковал, то ли выпить пива, чего я никогда не любил. Я испытывал потребность что-то сделать, но не понимал, что именно и как. И вдруг это стало ясно.

Не берусь объяснить, каким образом я выбрал цель. Просто в какой-то момент оказалось, что она выбрана. Произошло это так — я увидел в толпе девушку, которая шла мне навстречу. На ней было светлое клетчатое платье, а в руке — белая сумка. Ее волосы были собраны в хвост, перехваченный резинкой с двумя красными ягодками. Посмотрев на меня, она прошла мимо. Безо всяких сомнений или колебаний я развернулся и пошел за ней следом.

Я понял, что сейчас произойдет. У меня было ощущение, что действую уже не я — язык взял на себя управление моей волей. Я действительно чувствовал себя лошадью, которая несет в атаку старого опытного кавалериста. Лошади было страшно и хотелось убежать. Но шпоры сидели в ее боках слишком глубоко. Поэтому я действовал быстро и точно.

Приблизившись к девушке, я наклонился к ней, словно чтобы окликнуть. Инстинкт заставил меня приоткрыть рот, будто я хотел втянуть воздух; я увидел раковину ее уха совсем близко, и тут произошло нечто странное. Я услышал негромкий щелчок. Моя голова непроизвольно дернулась — и я понял, что дело сделано.

Со стороны, должно быть, это выглядело так: молодой человек решил обратиться к девушке с вопросом, открыл рот, наклонился к ее уху, внезапно чихнул — и, смутившись, пошел сзади, постепенно сбавляя шаг.

Она не обернулась, только нервно повела плечами. На ее шее появилось крохотное розовое пятнышко. Укус был выполнен мастерски — на коже не выступило ни капли крови. Борясь с желанием сесть прямо на тротуар и томно прикрыть глаза, я пошел за ней следом.

Тогда я еще не знал, что впервые укусить человека другого пола — это такое же странное переживание, как впервые поцеловаться. Есть такое библейское выражение — «познать женщину» (на него, я полагаю, намекала известная реприза юмориста Хазанова «у ты какая»). Но к людям оно не относится. Мужчина может в лучшем случае переспать с подругой. А вот познать женщину в состоянии лишь вампир. И это открывает ему глаза на удивительную тайну, которая в полном объеме не знакома никому из людей — хотя каждый знает ровно одну ее половину.

Дело в том, что сосуществование двух полов — это удивительный и смешной казус, невероятно нелепый, но совершенно скрытый от человека. Люди основывают свои мнения о внутренней жизни другого пола на всякой ахинее — почерпнутых из настенного календаря «секретах ее души» или, что гораздо страшнее, «методах манипулирования мужским «сверх-я» в версии журнала «Женщина и Успех». Эта внутренняя жизнь обычно изображается в понятной другому полу терминологии: мужчина описывается как нахрапистая и грубая женщина с волосатым лицом, а женщина — как мужчина-идиот без члена, который плохо водит автомобиль.

На деле мужчины и женщины гораздо дальше друг от друга, чем могут себе представить. Это даже трудно объяснить, насколько они непохожи. Дело здесь, конечно, в гормональном составе красной жидкости.

Можно сказать, что наш мир населяют два вида наркоманов, которые принимают сильнейшие психотропы с очень разным действием. Они видят диаметрально противоположные галлюцинации, но должны проводить время рядом друг с другом. Поэтому за долгие века они не только научились совместно ловить принципиально разный кайф, но и выработали этикет, позволяющий им вести себя так, как если бы они действительно понимали друг друга, хотя одни и те же слова, как правило, значат для них разное.

Могут возразить, что это знает любой транссексуал, который сделал операцию по перемене пола и прошел курс гормональных инъекций. Не совсем так. Транссексуалы меняют свое внутреннее состояние постепенно — это похоже на плавание через океан, за время которого путешественник забывает, кто он и откуда. А вампиры могут переноситься из одного состояния в другое за секунду...

Девушка, которую я укусил, запомнила меня — и я понял, что понравился ей (это было все равно что увидеть свое отражение в наделенном эмоциями зеркале). Сначала я удивился. Потом смутился. А потом мои мысли приняли не вполне порядочный и не до конца контролируемый характер.

Мы повернули на Большую Бронную. Шагая за ней, я бесстыдно рассматривал узлы ее памяти и соображал, как воспользоваться увиденным. Когда мы приблизились к Пушкинской площади, план был готов.

Обогнав ее метров на десять, я остановился, развернулся и пошел ей навстречу с широкой улыбкой на лице. Она с удивлением посмотрела на меня и прошла мимо. Подождав несколько секунд, я повторил маневр — обогнал ее, повернулся навстречу и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ — и снова прошла мимо. Когда я повторил процедуру в третий раз, она остановилась и сказала:

— Ты что-то хочешь?

— Ты меня не узнаешь? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — А кто ты?

— Рома.

Я назвал собственное имя, потому что она не помнила, как зовут человека, за которого я решил себя выдать.

— Рома? Какой Рома?

И тут я выложил на стол своего ворованного туза:

— Пансионат «Тихие Азоры». Новый год. Комната с елкой. Где свет не горел. Когда все пошли жечь пиротехнику. Правда не помнишь?

— Ой, — она даже покраснела. — Это был ты?

Я кивнул. Она опустила голову, и мы пошли рядом.

— Я никогда так не напивалась, — сказала она. — Стыдно. Долго не могла в себя прийти.

— А для меня, — соврал я бессовестно, — это одно из лучших воспоминаний жизни. Звучит высокопарно, но так и есть. Я тебе звонил потом. Много раз.

— Куда звонил?

Я назвал номер ее мобильного, изменив последние две цифры с «пятнадцать» на «семнадцать». Она всегда говорила «семнадцать», когда не хотела давать свой настоящий номер, но неловко было отказать: потом всегда можно было сказать, что собеседник ослышался.

— Наизусть помнишь? — удивилась она. — Ты неправильно записал. Там в конце «пятнадцать».

— Вот черт, — сказал я. — Ну почему так всегда бывает... Слушай, может нам отметить встречу?

Остальное было просто.

Сначала мы зашли в кафе на Тверской. Потом в другое кафе, где мне пришлось укусить ее еще раз — уточнить, что именно обсуждать за столом (в этот раз на шее осталась капелька крови). Я говорил только на интересные ей темы и только то, что ей хотелось слышать. Это было нетрудно.

Я ощущал себя Казановой. У меня даже мысли не было, будто я делаю что-то дурное — разница со стандартным мужским поведением заключалась в том, что обычно человеческий самец врет наугад и навскидку, а я знал, что говорить и как. Это было все равно что играть в карты, зная, что на руках у партнера. Шулерство, да. Но ведь люди в таких случаях играют исключительно с целью проиграть друг другу как можно быстрее, по возможности не нарушая правил хорошего тона.

Мы пошли гулять. Я говорил не умолкая. Маршрут нашей прогулки как бы случайно вывел нас к ее дому — сталинской высотке на площади Восстания. Я знал, что у нее никого нет дома. И мы, естественно, пошли «пить чай». Даже самая сложная для меня фаза ухаживания — переход от разговоров к делу, который всегда выходил у меня крайне неловко и угловато — прошла гладко.

Проблема возникла там, где я не мог ее ожидать. Думаю, что без облагораживающего влияния уроков дискурса я не смог бы внятно объяснить, что именно произошло.

Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир... Но я знал: когда этот опыт удается (я не про выборы), происходит нечто качественно другое. Возникает момент, когда два существа соединяются в один электрический контур и становятся как бы двухголовым телом (геральдический пример — древний византийский герб, изображающий малого азиатского петуха в точке вынужденного единства с подкравшимся сзади державным орлом).

Нам повезло — этот момент наступил (я не про герб). И в эту же секунду она все про меня поняла. Не знаю, что именно она почувствовала — но я был разоблачен, сомнений не оставалось.

— Ты... Ты...

Оттолкнув меня, она села на край кровати. В ее глазах был такой неподдельный ужас, что мне тоже стало страшно.

— Кто ты? — спросила она. — Что это такое?

Выкручиваться было бесполезно. Сказать ей правду я не мог (все равно она бы не поверила), что врать — не представлял. Кусать ее в третий раз, чтобы понять, как выкручиваться, мне не хотелось. Встав с кровати, я молча натянул свою черную майку с Симпсоном.

Через минуту я бежал вниз по лестнице, издавая звук, похожий на вой подбитого бомбардировщика, и застегиваясь на ходу. Впрочем, бомбардировщик падал довольно тихо — привлекать внимание я не хотел.

Я не испытывал раскаяния. Меня мучила только неловкость, какую чувствуешь, попадая в глупое положение. То, что я дважды укусил ее в шею, не казалось мне предосудительным. Нельзя же, думал я, осуждать комара за то что он комар. Я знал, что не стал монстром — во всяком случае, пока еще. Тем страшнее была мысль, что любая женщина будет видеть во мне монстра.

Вечером на следующий день мне позвонил Митра.

— Ну как? — спросил он.

Я рассказал о своем первом укусе и последующем приключении. Единственное, о чем я умолчал — это о том, чем все завершилось.

— Молодец, — сказал Митра. — Поздравляю. Теперь ты почти что один из нас.

— Почему «почти»? — спросил я. — Разве это не было великое грехопадение?

Митра засмеялся.

— Что ты. У тебя просто прорезались зубки. Какое это грехопадение. Должна произойти еще одна вещь, самая главная...

— Когда? — спросил я.

— Жди.

— Сколько ждать?

— Не торопи события. Побудь напоследок человеком.

Эти слова отрезвили меня.

— Скажи честно, — продолжал Митра, — а с этой девушкой... Никаких неожиданностей не было?

— Были, — признался я. — В самом конце. Она поняла, что со мной не все в порядке. Испугалась. Словно черта увидела.

Митра вздохнул.

— Теперь ты знаешь. Наверно, хорошо, что все произошло таким образом. Ты не такой, как люди, и должен это помнить. Между тобой и человеком больше не может быть настоящей близости. Никогда об этом не забывай. И не надейся на чудо.

— Как человек может понять, кто я?

— Никак и никогда, — ответил Митра. — Единственное исключение — та ситуация, в которой ты побывал.

— И теперь так будет каждый раз, когда...

— Нет, — сказал Митра. — Маскироваться довольно просто. Локи тебя научит.

— Какой Локи?

— Он будет читать тебе следующий курс. Только учти — эта тема у вампиров табу. Об этом не говорят вслух даже с преподавателями. Необходимость секс-маскировки объясняют совсем по-другому.

— Какой следующий курс? — спросил я. — Я думал, меня наконец введут в общество.

— Курс, который ведет Локи — самый последний, — сказал Митра. — Клянусь своей красной жидкостью. А насчет общества... Проверь почту. Тебе письмо.

После того, как он ушел, я спустился к почтовому ящику. Он был прав — в нем лежал конверт желтого цвета, без марки и адреса. Я задумался, откуда Митра знает про письмо. И сообразил, что он, скорее всего, сам и бросил его в ящик.

Вернувшись в квартиру, я сел за письменный стол, взял костяной нож для бумаг, вспорол конверту брюхо и перевернул его. На стол выпали большая цветная фотография и лист бумаги, исписанный крупным аккуратным почерком.

На фотографии была девочка моего возраста с причудливо выкрашенной головой — там были рыжие, белые, красные и коричневые пряди. Ее волосы были укреплены гелем в конструкцию, которая напоминала стог сена после попадания артиллерийского снаряда. Выглядело это живописно, но было, наверное, не особо практично в общественном транспорте.

Даже не знаю, как описать ее лицо. Красивое. Но бывает красота, которая очевидна, общепринята и вызывает скорее рыночные, чем личные чувства. А это лицо было другим. Про такие лица думаешь, что способен распознать их очарование только сам, а все остальные ничего не поймут и не заметят — и на основании этого сразу записываешь увиденное в личную собственность. Потом, когда выясняется, что эта односторонняя сделка не имеет силы, и остальные тоже отлично все поняли, чувствуешь себя преданным... Еще мне показалось, что я видел ее на юзерпике в Живом Журнале.

Я взял лист с текстом и прочел следующее:

Здравстувй, Рама.

До встречи,
Гера

Внизу была добавлена ее почта и еще какой-то сетевой адрес, кончавшийся расширением .mp3. Она послала мне музыку.

Особенно мне понравилось, что длинный URL песни был написан от руки, аккуратными наклонными буквами. Это почему-то трогало. Впрочем, все эти детали могли казаться мне такими очаровательными просто потому, что перед этим я видел ее фотографию.

Я скачал песню. Это была «Not alone anymore» /прим.- теперь ты не один/ группы «Traveling Wilburys» — за этим названием, как выяснилось, прятались Джордж Харрисон, Джеф Линн из «Electric Light Orchestra», Боб Дилан и другие титаны зеленого звука. Песня мне понравилась — особенно конец, где строка «You’re not alone anymore» повторялась три раза с такой лирической силой, что я почти поверил: больше я не одинок.

Я подумал, что Гера только начинает учить гламур с дискурсом. Значит, я был значительно опытней и искушенней. Моя фотография должна была это отразить. Я решил сфотографироваться на фоне картотеки — ее полированные плоскости казались мне хорошим фоном.

Надев свой лучший пиджак, я сел в кресло, принесенное из другой комнаты, и сделал пару пробных снимков. В композиции чего-то недоставало. Я поставил на стол бутылку дорогого виски и объемистый хрустальный стакан, после чего сделал еще несколько фоток. Чего-то все равно не хватало. Тогда я нацепил на палец платиновый перстень с темным камнем, найденный в секретере, и оперся подбородком на руку — чтобы перстень был лучше виден. Сделав огромное количество снимков, я выбрал из них тот, где я больше всего походил на скучающего демона (для достижения этого эффекта мне пришлось подложить под зад два тома медицинской энциклопедии).

После этого я сел за компьютер и написал ответное письмо:

Ифин,

Приятно было получить от тебя письмо. Ты очень милая. Я рад, что я теперь не один. Теперь мы одни вместе, да? Учи гламур и дискурс, это серьезно расширит твои горизонты. Буду рад тебя повидать.

Чмоки,

Рама

ЗЫ В аттачменте немного серьезной музыки.

Я специально старался быть сухим, кратким и ироничным, полагая, что на женщин это производит неотразимое впечатление. «Ифин» было словом «baby», напечатанным на русской клавиатуре. Слово вышло вполне психоанлитическим, так как отчетливо разбивалось на «if» и «in». Это было мое собственное изобретение, по аналогии с ЗЫ вместо PS.

В качестве музыкального приложения я подвесил к письму десятимегабайтную запись ночной службы в даосском храме — монотонно-пронзительный речитатив на китайском языке в сопровождении экзотических ударных инструментов. Она давно пылилась у меня на хард-диске, а теперь ей нашлось применение. Оставалось надеяться, что ее ящик выдержит этот вес. Еще раз придирчиво проверив свою фотографию и найдя ее достойной, я отправил почту.

всего просмотров: 44862