Виктор Пелевин Омон Ра. Пятнадцатая часть
«Социализм это строй цивилизованных кооператоров с чудовищным
Распутиным во главе, который копируется и фотографируется не только большими
группами коллективных пропагандистов и агитаторов, но и коллективными
организаторами, различающимися по их месту в исторически сложившейся системе
использования аэропланов против нужд и бедствий низко летящей конницы, которая
умирает, загнивает, но так же неисчерпаема, как нам реорганизовать Рабкрин.»
Над текстом, выложенным золотыми буквами, был картуш с золотым
остробороденьким профилем и полукруглое слово «ЛЕНИН», обрамленное
двумя оливковыми ветвями из фольги. Я часто проходил мимо этого места, но вокруг
всегда были люди, а при них я не решался подойти ближе. Я внимательно оглядел
всю конструкцию: это был довольно большой, в метр высотой, планшет, обтянутый
малиновым бархатом. Он висел на стене на двух петлях, а с другой стороны
удерживался вплотную к стене небольшим крючком. Я огляделся. Еще не кончился
тихий час, и в коридоре никого не было. Я подошел к окну идущая к столовой
аллея была пуста, только из дальнего ее конца в мою сторону медленно ползли два
лунохода, в которых я узнал вожатых Юру и Лену. Стояла тишина, только с первого
этажа доносилось тихое постукивание шарика о теннисный стол мысль о том, что
кто-то имеет право играть в настольный теннис во время тихого часа, наполнила
меня меланхолией. Откинув крючок, я потянул планшет на себя. Открылся квадрат
стены, в центре которого был выключатель, выкрашенный золотой краской. Чувствуя,
как у меня все сильнее сосет под ложечкой, я протянул руку и перещелкнул его
вверх.
Раздался негромкий гудок, и я, еще не поняв, что это такое, почувствовал, что
совершил с окружающим миром и самим собой что-то страшное. Гудок прозвучал
опять, громче, и вдруг выяснилось, что выключатель, открытая малиновая дверца и
весь коридор, где я стою все это ненастоящее, потому что на самом деле я вовсе
не стою у стены с выключателем, а сижу в скрюченной и неудобной позе в каком-то
крайне тесном месте. Прогудело еще раз, и вокруг меня за несколько секунд
сгустился луноход. Еще гудок, и в моем сознании сверкнула мысль о том, что
вчера, перед тем, как склонить голову на руль, я довел красную линию на карте
точно до черного кружка с надписью «Zabriskie Point».
Звонил телефон.
Выспался, мудила? прогромыхал в трубке голос полковника Халмурадова.
Ты сам мудила, сказал я, внезапно разозлясь.
Халмурадов заливисто и заразительно захохотал я понял, что он совершенно не
обиделся.
Я тут опять один сижу, в ЦУПе. Наши в Японию уехали, насчет совместного
полета договариваться. Пхадзер Владиленович тебе привет передает, жалел очень,
что попрощаться не успел в последний момент все решилось. А я из-за тебя тут
остался. Ну чего, сегодня вымпел-радиобуй ставишь? Отмучился, похоже? Рад?
Я молчал.
Да ты на меня злишься, что ли? Омон? Что я тебя тогда козлом назвал? Брось.
Ты ведь тогда весь ЦУП раком поставил, чуть полет отменять не пришлось, сказал
Халмурадов и немного помолчал. Да что ты правда, как баба
Мужик ты или нет?
Тем более день такой. Ты вспомни только.
Я помню, сказал я.
Застегнись как можно плотнее, озабоченно заговорил Халмурадов, особенно
ватник на горле. Насчет лица
Я все не хуже вас знаю, перебил я.
сначала очки, потом замотаешь шарфом, а потом уже ушанку. Обязательно
завязать под подбородком. Перчатки. Рукава и унты перетянуть бечевкой вакуум
шуток не понимает. Тогда минуты на три хватит. Все понял?
Понял.
Бля, не «понял», а «так точно». Приготовишься
доложишь.
Говорят, в последние минуты жизни человек видит ее всю, как бы в ускоренном
обратном просмотре. Не знаю. Со мной ничего подобного не было, как я ни пытался.
Вместо этого я отчетливо, в мельчайших деталях, представил себе Ландратова в
Японии как он идет по солнечной утренней улице в дорогих свежекупленных
кроссовках, улыбается и, наверно, даже не вспоминает о том, на что он их только
что натянул. Представил я себе и остальных начальника полета, превратившегося
в пожилого интеллигента в костюме-тройке и товарища Кондратьева, дающего
задумчивое интервью корреспонденту программы «Время». Но ни одной
мысли о себе в мою голову не пришло. Чтобы успокоится, я включил «Маяк»
и послушал тихую песню об огнях, которые загорались там вдали за рекой, о
поникшей голове, пробитом сердце и белогвардейцах, которым нечего терять, кроме
своих цепей. Я вспомнил, как давным-давно в детстве полз в противогазе по
линолеуму, неслышно подпевая далекому репродуктору, и тихим голосом запел:
Это бе-ло-гвардей-ски-е цепи!
Вдруг радио отключилось, и зазвонил телефон.
Ну чего, спросил Халмурадов, готов?
Нет еще, ответил я. Куда спешить?
Ну ты гандон, парень, сказал Халмурадов, то-то у тебя в личном деле
написано, что друзей в детстве не было, кроме этого мудака, которого мы
расстреляли. Ты о других-то хоть иногда думаешь? Я ж на теннис опять не
попаду.
Почему-то мысль о том, что Халмурадов в белых шортах на своих жирных ляжках
совсем скоро будет стоять на лужниковском корте и постукивать мячиком об
асфальт, а меня в это время уже не будет нигде, показалась мне невероятно
обидной не из-за того, что я ощутил к нему зависть, а потому, что я вдруг с
пронзительной ясностью вспомнил солнечный сентябрьский день в Лужниках, еще
школьных времен. Но потом я понял, что когда не будет меня, Халмурадова и
Лужников тоже не будет, и эта мысль развеяла меланхолию, вынесенную мною из
сна.
О других? Какие еще другие? тихо спросил я. Впрочем, чушь. Вы идите, я
сам справлюсь.
Ты брось это.
Правда, идите.
Брось, брось, серьезно сказал Халмурадов. Мне акт надо закрыть, сигнал
с Луны зарегистрировать, московское время проставить. Ты лучше давай это
быстрее.
А Ландратов тоже в Японии? спросил вдруг я.
А чего ты спросил? подозрительно проговорил Халмурадов.
Так просто. Вспомнил.
А чего вспомнил? Скажи, а?
Да так, ответил я. Вспомнил, как он «Калинку» танцевал на
выпускном экзамене.
Вас понял. Эй, Ландратов, ты в Японии? Тут про тебя спрашивают.
Послышался смех и скользкий скрип зажимающих трубку пальцев.
Тут он, сказал, наконец, Халмурадов. Привет тебе передает.
Ему тоже. Ну ладно, пора пожалуй.
Толкнешь люк, быстро заговорил Халмурадов, повторяя известную мне
наизусть инструкцию, и сразу за руль хватайся, чтоб воздухом не выкинуло.
Потом вдохни из кислородной маски сквозь шарф, и вылазь. Пройдешь пятнадцать
шагов по ходу движения, вынешь вымпел-радиобуй, поставишь и включишь. Смотри
только, отнеси подальше, а то луноход сигнал заэкранирует
Ну а потом
Пистолет с одним патроном мы тебе выдали, а трусов у нас в отряде космонавтов
никогда не было.
Я положил трубку. Телефон зазвонил снова, но я не обращал на него внимания.
На секунду у меня появилась мысль не включать вымпел-радиобуй, чтоб эта сволочь
Халмурадов просидел в ЦУПе до конца дня, а потом еще получил какой-нибудь
партийный выговор, но я вспомнил Сему Умыгина и его слова о том, что я
обязательно должен долететь и все сделать. Предать парней с первой и второй
ступени, да и молчаливого Диму с лунного модуля я не мог, они умерли, чтобы
я сейчас оказался здесь, и перед лицом их высоких коротких судеб моя злоба на
Халмурадова показалась мне мелкой и стыдной. И когда я понял, что сейчас, через
несколько секунд, соберусь с духом и сделаю все как надо, телефон замолчал.
Я стал собираться и через полчаса был готов. Плотно-плотно заткнув уши и
ноздри специальными гидрокомпенсационными тампонами из промасленной ваты, я
проверил одежду все было плотно застегнуто, заправлено и перетянуто,
правда, резинка мотоциклетных очков была слишком тесной, и они впились в лицо,
но я не стал возиться терпеть все равно оставалось совсем недолго. Взяв
лежащую на полке кобуру, я вытащил из нее пистолет, поставил его на боевой взвод
и сунул в карман ватника. Перебросив мешок с вымпелом-радиобуем через левое
плечо, я положил было руку на трубку, но вспомнил, что уже заткнул уши ватой
, да мне и не очень хотелось тратить последние мгновения жизни на беседу с
Халмурадовым. Я вспомнил наш последний разговор с Димой и подумал, что я
правильно сделал, что наврал ему про «Zabriskie Point». Горько уходить
из мира, в котором оставляешь какую-то тайну.
Я выдохнул, как перед прыжком в воду, и принялся за дело.
За долгие часы тренировок мое тело настолько хорошо запомнило, что ему
следует делать, что я ни разу не остановился, хотя работать мне пришлось почти в
полной темноте, потому что аккумулятор сел до такой степени, что лампочка уже не
давала света был только виден малиновый червячок ее спирали. Сначала надо было
снять пять винтов по периметру люка. Когда последний винт звякнул об пол, я
нащупал на стене стеклянное окошко аварийного сброса люка и сильно ударил по
стеклу последней банкой «Великой Стены». Стекло разбилось. Я просунул
в окошко кисть, зацепил пальцем кольцо пиропатрона и дернул его на себя.
Пиропатрон был сделан из взрывателя от гранаты «Ф-1», и срабатывал с
замедлением в три секунды, поэтому у меня как раз хватило времени схватиться за
руль и как можно ниже пригнуть голову. Потом над моей головой громыхнуло, и меня
так качнуло, что чуть не выбросило из седла, но я удержался. Прошло полсекунды,
и я поднял голову. Надо мною была бездонная чернота открытого космоса. Между ним
и мною был только тонкий плексиглас мотоциклетных очков. Вокруг была абсолютная
тьма. Я нагнулся, глубоко вдохнул из раструба кислородной маски, и, неуклюже
перевалившись через борт, поднялся на ноги и пошел вперед каждый шаг давался
ценой невероятного усилия из-за страшной боли в спине, разогнутой впервые за
месяц. Идти целых пятнадцать шагов не хотелось, я опустился на колено,
расслабил тесьму мешка с вымпелом-радиобуем и потащил его наружу он зацепился
рычажком и никак не хотел вылезать. Держать воздух в легких становилось все
сложнее, и со мной случился короткий момент паники показалось, что я сейчас
умру, так и не выполнив того, зачем я здесь. Но в следующую минуту мешок
соскочил, я опустил радиовымпел на невидимую поверхность Луны и повернул
рычажок. В эфир полетели закодированные слова «Ленин», «СССР»
и «МИР», повторяемые через каждые три секунды, а на корпусе
вспыхнула крошечная красная лампочка, осветившая изображение плывущего сквозь
пшеничные колосья земного шара и тут я впервые в жизни заметил, что герб моей
Родины изображает вид с Луны.
Воздух рвался из легких наружу, и я знал, что через несколько секунд выдохну
его и обожженным ртом глотну пустоты. Я размахнулся и швырнул как можно дальше
никелированный шарик. Пора было умирать. Я вынул из кармана пистолет, поднес его
к виску и попытался вспомнить главное в своем недолгом существовании, но в
голову не пришло ничего, кроме истории Марата Попадьи, рассказанной его отцом.
Мне показалось нелепым и обидным, что я умру с этой мыслью, не имеющей ко мне
никакого отношения, и я попытался думать о другом, но не смог, перед моими
глазами встала зимняя поляна, сидящие в кустах егеря, два медведя, с ревом
идущие на охотников, и, нажимая курок, я вдруг с несомненной отчетливостью
понял, что Киссинджер знал. Пистолет дал осечку, но и без него уже все было ясно
, передо моими глазами поплыли яркие спасательные круги, я попытался
поймать один из них, промахнулся и повалился на ледяной и черный лунный
базальт.
В мою щеку впивался острый камень из-за шарфа он не очень чувствовался, но
было все равно неприятно. Я приподнялся на локтях и огляделся. Видно вокруг не
было ничего. В моем носу свербело, я чихнул, и один из тампонов вылетел из
носа. Тогда я сдернул с головы шарф, очки и ушанку, потом вытащил из ушей и носа
разбухшие ватные тампоны. Слышно не было ничего, зато ощущался явственный запах
плесени. Было сыро и, несмотря на ватник, холодно.
Я поднялся, пошарил вокруг руками, вытянул их перед собой и пошел вперед.
Почти сразу же я обо что-то споткнулся, но сохранил равновесие. Через несколько
шагов мои пальцы уперлись в стену, пошарив по ней, я нащупал толстые
провисающие провода, облепленные каким-то липким пухом. Я повернулся и пошел в
другую сторону, теперь я шел осторожней, высоко поднимая ноги, но через
несколько шагов споткнулся опять. Потом под моими руками опять оказались стена и
идущие по ней кабели. Тут я заметил метрах в пяти от себя крохотную красную
лампочку, освещавшую металлический пятиугольник, и все вспомнил.
Но я не успел никак осмыслить вспомненное и что-нибудь по этому поводу
подумать далеко справа вспыхнуло, я повернул голову, инстинктивно заслонил
лицо руками и сквозь пальцы увидел уходящий вдаль тоннель, в конце которого
зажегся яркий свет, осветив густо покрытые кабелями стены и сходящиеся в точку
рельсы.
Отвернувшись, я увидел стоящий на рельсах луноход, на который падала моя
черная длинная тень (неизвестный оформитель густо изрисовал его звездами и
крупными словами «СССР»), и попятился к нему, закрываясь от плывущего
на меня над рельсами ослепительного огня, почему-то вдруг напомнившего мне
закатное солнце. О борт лунохода звякнуло, и в ту же секунду долетел громкий
треск, я понял, что в меня стреляют, и кинулся за луноход. О его борт снова
звякнула пуля, и несколько секунд он гудел, как похоронный колокол. Донеслось
негромкое постукивание колес, потом раздался еще один выстрел, и стук колес
стих.
Эй, Кривомазов! загремел нечеловечески громкий голос. Выходи с
поднятыми руками, сука! Тебе орден дали!
Я осторожно выглянул из-за лунохода: метрах в пятидесяти от меня на рельсах
стояла маленькая дрезина с ослепительно горящей фарой, перед которой на широко
расставленных ногах покачивался человек с мегафоном в левой руке и пистолетом в
правой. Он поднял оружие, громыхнул выстрел, и несколько раз
срикошетировавшая пуля провизжала под потолком. Я спрятал голову.
Выходи, гад!
Его голос был знакомым, но я не мог понять, кто это.
Два!
Он еще раз выстрелил и попал в корпус лунохода.
Три!
Я опять осторожно выглянул и увидел, как он положил мегафон на свою дрезину,
развел руки в стороны и медленной трусцой побежал по шпалам к луноходу. Когда он
немного приблизился, стало слышно, что он жужжит ртом, изображая рев самолетных
двигателей, и я сразу узнал его это был Ландратов. Я попятился было по
туннелю, но понял, что как только он долетит до лунохода, я окажусь совершенно
беззащитным. Секунду поколебавшись, я пригнулся и нырнул под низкое заусенчатое
дно.
Теперь я видел только приближающиеся ноги, ловко, но как-то вывороченно
ступающие по шпалам. Кажется, он ничего не заметил. Приблизясь к луноходу, он
загудел иначе, напряженнее, и я понял, что он закладывает вираж, обходя аппарат
сбоку. Потом его сапоги мелькнули между ржавыми трамвайными колесами, и тут,
неожиданно для самого себя, я схватил его за ноги. Когда мои пальцы сомкнулись
вокруг его щиколоток, я чуть не отпустил их от тошнотворного ощущения почти
полной пустоты в его сапогах. Он заорал и упал, я не разжал рук, и протезы
под мягкой кожей неестествено вывернулись. Я еще раз крутанул их и полез из-под
лунохода наружу, когда я выбрался, он уже подползал к лежащему между
шпалами пистолету, отлетевшему при его падении. У меня оставалось не больше
секунды, я схватил тяжелый пятиугольник вымпела-радиобуя и с силой опустил
его не желтоволосый ландратовский затылок.
Раздался хруст, и красная лампочка погасла.
Ландратовская ручная дрезина была намного легче моего лунохода и ехала
гораздо быстрее. Работающая от большого аккумулятора фара освещала круглую
штольню с идущими по стенам кабелями, облепленными чем-то вроде липких волокон,
которыми покрываются, например, нити, на которых что-нибудь вешают в кухне или
столовой. Эта штольня была, судя по всему, заброшенным тоннелем метро,
несколько раз от нее ответвлялись другие тоннели, такие же черные и
безжизненные, как и тот, по которому я ехал. По шпалам иногда пробегали крысы
некоторые были размером с небольшую собаку, но на меня, слава Богу, особого
внимания не обращали. Потом справа возник боковой тоннель, такой же, как и
предыдущие, но когда я подъехал к нему, дрезину вдруг так резко мотнуло вправо,
что я полетел на рельсы и сильно ушиб плечо.
Оказалось, что стрелка, которую я проезжал, была в полупереведенном состоянии
передние колеса проехали по рельсам вперед, а задние повернули вправо, в
результате дрезину заклинило намертво. Я понял, что дальше придется идти в
темноте, и медленно побрел вперед, жалея, что не захватил с собой ландратовского
«макарова», хотя, конечно, он вряд ли спас бы меня от крыс, вздумай
они напасть.
Не успел я пройти полусотни метров, как впереди послышался лай собак и крики.
Я повернулся и побежал назад. У меня за спиной зажглись огни, обернувшись,
я увидел серые тела двух овчарок, прыгающих по шпалам впереди преследователей,
единственной видимой частью которых были покачивающиеся кружки фонарей. В меня
не стреляли наверно, чтобы не попасть в собак.
Вон он! Белка! Стрелка! Фас его! заорал кто-то сзади.
Я повернул в боковой тоннель и помчался с максимальной скоростью, на которую
был способен, высоко подпрыгивая, чтобы не переломать ног. Наступив на крысу, я
чуть не упал, и вдруг увидел яркие и немигающие неземные звезды они горели
справа, я кинулся туда, наткнулся на стену и полез через нее, цепляясь за
кабели и спиной чувствуя несущихся ко мне овчарок. Перевалившись через край, я
сорвался вниз и не расшибся только потому, что врезался во что-то очень мягкое,
похожее на обтянутое полиэтиленом кресло. Перевалившись через него, я втиснулся
в щель между рядами каких-то упаковок и ящиков и пополз по ней, несколько
раз я натыкался руками на затянутые полиэтиленом спинки стульев и поручни
диванов. Потом вокруг стало светлее. Я услышал совсем рядом тихий разговор и
замер. Передо мной была задняя панель шкафа оргалитовый лист с большим словом
«Невка». Сзади доносились лай и крики, а потом долетел усиленный
мегафоном голос:
Прекратить! Тихо! Прямой эфир через две минуты!
Собаки продолжали лаять, и чей-то наглый тенор принялся объяснять в чем дело,
но мегафон снова проревел:
А ну на хуй с территории! Вместе с собаками под трибунал пойдете!
Лай стал постепенно стихать видно, собак оттащили. Еще через минуту я
отважился выглянуть из-за шкафа, за которым лежал.
В первый момент мне показалось, что я попал в какой-то огромный древнеримский
планетарий. На очень высоком сводчатом потолке стеклом и жестью поблескивали
далекие звезды, включенные примерно в треть накала. Метрах в сорока от меня
стоял старый рельсовый кран, на его стреле, метрах в четырех от пола, парил
похожий очертаниями на огромную бутылку корабль «Салют» с
пристыкованным к нему космическим грузовиком «Агдам Т-3», корабль
был надет на стрелу, как пластмассовая модель самолета на ножку подставки.
Видимо, вся конструкция была слишком тяжелой для одного крана, потому что корму
космического грузовика поддерживали два или три упертых в пол длинных бревна
, они были различимы в полутьме, но когда совсем рядом со мной зажглись два
прожектора, они стали практически невидимы, потому что, как и стена за ними,
были выкрашены черной краской и облеплены мерцающими в электрических лучах
кусочками фольги.
Прожектора были закрыты светофильтрами, и их свет был странным,
белесо-мертвенным. Кроме космического корабля, который сразу стал выглядеть
очень правдоподобно, они осветили телекамеру с большой надписью «Samsung»,
возле которой покуривали два автоматчика, и длинный стол с микрофонами,
едой и призрачно-прозрачными водочными бутылками, похожими на вбитые в стол
сосульки, за ним сидели два генерала, каждый из которых был чем-то похож на
Генриха Боровика.
Рядом стоял маленький столик с микрофоном, за которым сидел человек в
штатском. За его спиной был фанерный щит с надписью «Время» и рисунком
земного шара, над которым косо взлетала пятиконечная звезда с очень длинными
боковыми лучами. Склонившись над столом, с человеком за микрофоном о чем-то
говорил другой штатский.
Дубль три!
Кто это сказал, я не видел. Второй штатский быстро подбежал к телекамере и
развернул ее в сторону столика. Раздался звонок, и человек за микрофоном четко и
медленно заговорил:
Сейчас мы находимся на переднем крае советской космической науки, в одном
из филиалов ЦУПа. Седьмой год несут орбитальную вахту космонавты Армен Везиров и
Джамбул Межелайтис. Этот полет длиннейший в истории сделал нашу страну
лидером мировой космонавтики. Символично, что мы с оператором Николаем Гордиенко
оказались здесь в день, когда космонавты выполняют важную научную задачу ровно
через полминуты они выйдут в открытый космос с целью установки астрофизического
модуля «Квант».
Весь бокс озарился нежным и неясным светом я поднял голову и увидел, что
лампочки на потолке вспыхнули в полный накал. Открылась величественная панорама
звездного неба, к которому столько веков стремился человек, складывая полные
красоты, но такие наивные легенды о вбитых в небесную твердь серебряных
гвоздях.
Со стороны «Салюта» послышались приглушенные удары так бывает,
когда плечом несильно толкают задубевшую от сырости дверь в погреб, боясь, что
от слишком сильного удара она опрокинет стоящие сразу за ней крынки со сметаной.
Наконец, я увидел чуть приподнявшуюся над поверхностью корпуса космического
корабля крышку люка, и сразу же от стола, за которым сидел человек с микрофоном,
донеслось:
Внимание! Включаем прямой эфир!
Люк медленно открылся, и над поверхностью космического корабля появился
круглый серебристый шлем с короткой антенной. Все за столом зааплодировали,
вслед за шлемом появились плечи и серебристые руки они первым делом прицепили
страховочный фал к специальной штанге на корпусе корабля, движения их были
очень медленными и плавными, отработанными за время долгих тренировок в
бассейне. Наконец, первый космонавт вылез в открытый космос и остановился в
нескольких шагах от люка я подумал, что требовалось немалое мужество, чтобы
стоять на четырехметровой высоте. Мне показалось, что один из генералов за
столом смотрит в мою сторону, и я втянул голову за шкаф, а когда я решился опять
ее высунуть, уже оба космонавта стояли на поверхности космического корабля,
ослепительно-белые на фоне чернильных космических далей, усыпанных крошечными
точечками звезд. У одного из них в руках был небольшой ящик. Это и был, как я
понял, астрофизический модуль «Квант». Космонавты медленно и как-то
подводно прошли по корпусу корабля, остановились у высокой мачты и довольно
быстро привинтили к ней ящик. Потом они повернулись в сторону телекамеры, плавно
помахали руками, и такими же водолазными шагами вернулись к люку, в котором по
очереди исчезли.
Люк закрылся, но я еще долго глядел на мерцающие в невообразимой дали звезды
туда, где раскинуло длинные тонкие руки созвездие Лебедя, колеблясь, кому
открыть объятья: огромному ли в полнеба Пегасу, или маленькой, но такой
трогательно яркой и чистой Лире.
Человек в гражданском тем временем быстро и радостно говорил в свой
микрофон:
На время операции в центре управления полетом наступила тишина. Признаться,
и у меня захватило дух, но все прошло успешно. Нельзя не поразиться четкости и
слаженности действий космонавтов видно, не зря прошли для них годы тренировок
и орбитальной вахты. Установленное сегодня научное оборудование
Я отполз за шкаф. Мною овладело очень странное состояние я чувствовал
апатию и безразличие ко всему происходящему. Если бы меня сейчас стали хватать,
я вряд ли попытался бы бежать или сопротивляться, единственное, чего мне
хотелось, так это спать. По лунной привычке положил голову на скрещенные руки и
заснул. Сквозь сон до меня донеслось:
Телевизионная передача о работе в открытом космосе велась с помощью камеры,
установленной бортинженером на панели одной из солнечных батарей базового
блока.
Спал я долго наверно, часов пять. Несколько раз возле меня начинали что-то
двигать и материться, потом тонкий женский голос требовал заменить диван, но я
даже не пошевелился, может быть, мне это снилось. Когда я, наконец, пришел
в себя, вокруг было тихо. Я осторожно поднялся и выглянул из-за шкафа. Стол с
микрофоном был пуст, а телекамера накрыта брезентом. Освещая космические
корабли, горел один прожектор. Людей вокруг видно не было. Я вышел из-за шкафа и
огляделся: все было так же, как и во время телепередачи, только сейчас я заметил
на полу под космическими кораблями довольно большую кучу нечистот, мерзко
белеющую бумажками и банками из-под «Великой Стены», на моих
глазах туда что-то тихо шлепнулось. Я подошел к столу, на котором осталась
недопитая водка и тарелки с закуской, мне сильно хотелось выпить. Когда я
сел, моя спина автоматически согнулась, приняв велосипедную позу, с
некоторым усилием я разогнулся, слил остатки водки ее хватило на два полных
стакана и по очереди опрокинул их в рот. Несколько секунд я колебался, не
закусить ли одним из оставшихся на тарелке маринованных грибов, но когда я
увидел испачканную в слизи вилку, победила брезгливость.
Я вспомнил своих товарищей по экипажу и представил себе такой же, или
похожий, зал, на полу которого еще стоят, наверно, цинковые гробы четыре
запаяных и один пустой. Наверно, в чем-то ребята были счастливей меня, но все же
я испытал печаль. Потом я подумал о Митьке. Скоро в голове у меня зашумело, и
появилась способность думать о сегодняшних событиях. Но вместо того, чтобы
думать о них, я вспомнил свой последний день на Земле, темнеющую от дождя
брусчатку Красной площади, коляску товарища Урчагина и случайное прикосновение
его теплых губ, шепчущих в мое ухо:
« Омон. Я знаю, как тяжело тебе было потерять друга и узнать, что с
самого детства ты шел к мигу бессмертия бок о бок с хитрым и опытным врагом не
хочу даже произносить его имени вслух. Но все же вспомни один разговор, при
котором присутствовали ты, я и он. Он сказал тогда «Какая разница, с
какой мыслью умрет человек? Ведь мы материалисты.» Ты помнишь я сказал
тогда, что после смерти человек живет в плодах своих дел. Но я не сказал тогда
другой вещи, самой важной. Запомни, Омон, хоть никакой души, конечно, у человека
нет, каждая душа это вселенная. В этом диалектика. И пока есть хоть одна душа,
где наше дело живет и побеждает, это дело не погибнет. Ибо будет существовать
целая вселенная, центром которой станет вот это
»
Он обвел рукой площадь, булыжник которой уже грозно и черно блестел.
« А теперь главное, что ты должен запомнить, Омон. Сейчас ты не
поймешь моих слов, но я и говорю их для момента, который наступит позже, когда
меня не будет рядом. Слушай. Достаточно даже одной чистой и честной души, чтобы
наша страна вышла на первое место в мире по освоению космоса, достаточно
одной такой души, чтобы на далекой Луне взвилось красное знамя победившего
социализма. Но одна такая душа хотя бы на один миг необходима, потому что
именно в ней взовьется это знамя
»
Я вдруг почувствовал сильный запах пота, обернулся и сразу же полетел на пол,
сбитый со стула сильным ударом кулака в толстой резиновой перчатке.
Надо мной стоял космонавт в заношенном войлочном скафандре и шлеме с красной
надписью «СССР». Он схватил пустую бутылку, разбил ее о край стола и с
розочкой в занесенной руке наклонился надо мной, но я успел откатиться,
вскочив на ноги, я побежал. Он кинулся за мной перемещался он медленными
движениями, но почему-то очень быстро, и это было страшно. Краем глаза я увидел
второго он торопливо слезал по подпиравшему корпус «Агдама Т-3»
черному полену, обдирая звезды из фольги. Я добежал до дверей, ударил в них
плечом, но они были заперты. Тогда я кинулся назад, увернулся от первого и
столкнулся со вторым, который с размаху ударил меня ногой в ботинке с тяжелой
магнитной подошвой целился он в пах, но попал в ногу а потом попытался
боднуть острой антенной в живот. Мне опять удалось увернуться. Я вдруг понял,
что выпил водку, которой они ждали, может быть, несколько лет, и испугался
по-настоящему. Оглядев стены вокруг, я заметил небольшую решетчатую дверь с
красной молнией в треугольнике и надписью «Опасно!» и побежал к
ней.
За ней начинался очень узкий коридор с гулким железным полом. Я пробежал по
нему от силы метров пять и услышал за спиной тяжело-звонкое звяканье магнитных
пластин. Это придало мне скорости и сил, я повернул за угол и увидел
короткий коридор, кончающийся круглым вентиляционным окном с порванной
проволочной сеткой, за которой была видна неподвижная ржавая лопасть. Я дернулся
было назад, но вдруг оказался так близко от своего преследователя, что даже не
ощутил его как нечто целое, а как бы зафиксировал набор не связанных друг с
другом восприятий: шар с забралом из бутылочного плексигласа и красным словом
«СССР», черный резиновый кулак с торчащим над ним маленьким прозрачным
трезубцем, сильнейший запах пота и майорские погоны на крашеном серебрянкой
войлоке. В следующий миг я уже извивался в вентиляционной шахте за люком. Я
довольно быстро протиснулся между лопастями огромного вентилятора, похожего на
корабельный винт, но когда я пополз по уходящему куда-то далеко вверх колодцу,
мой ватник сбился в ком, и я застрял и скорчился, как плод в утробе. Потом снизу
зашуршало, что-то коснулось моей лодыжки, и я с криком рванулся вверх, в
считанные секунды вскарабкался метра на два и протиснулся в горизонтальное
ответвление. Оно кончалось круглым окошком, за которым виднелся земной шар в
мутной дымке облаков, я всхлипнул и пополз ему навстречу.
Сквозь тонкую пленку слез Земля видилась нечеткой и размытой, и словно висела
в желтоватой пустоте, из этой пустоты я и глядел на ее приближающуюся
поверхность, протискиваясь к ней навстречу, пока вдруг не расступились сжавшие
меня стены и коричневый кафель пола не полетел мне навстречу.
Эй! Мужчина!
Я открыл глаза. Надо мной склонялась женщина в грязном синем халате, на
полу рядом с ней стояло ведро, а в ее руке была швабра.
Тебе плохо, что ли? Тебе чего надо здесь?
Я перевел взгляд прямо напротив меня в стене была коричневая дверь с
надписью «проверить до 14.VII». Рядом висел календарь с большой
фотографией Земли и словами «За мирный Космос!». Я лежал в коротком
коридоре с синими крашеными стенами, вокруг было три или четыре двери. Я
поглядел вверх и увидал в стене напротив календаря черную дыру вентиляционного
люка.
А? спросил я.
Пьяный, что ли, говорю?
Держась за стену, я встал на ноги и побрел по коридору.
Куда, сказала женщина и резким движением развернула меня. Я пошел в
другую сторону. За углом начиналась крутая и довольно высокая лестница вверх,
упиравшаяся в деревянную дверь, из-за двери доносился неясный шум.
Давай, подтолкнула меня в спину женщина в спину.
Я поднялся по лестнице, оглянулся она настороженно смотрела на меня снизу
толкнул дверь и оказался в полутемной нише, где стояло несколько человек в
гражданском. Они не обратили на меня особого внимания. Издалека послышался
нарастающий гул, я поглядел вбок и прочел бронзовую надпись «БИБЛИОТЕКА ИМ.
В.И. ЛЕНИНА».
Земля, вдруг понял я.
Я вышел из закутка под лестницей и медленно побрел по платформе к большому
зеркалу в ее конце. Над зеркалом мигали грозные оранжевые знаки времени,
сообщавшие, что еще не вечер, но времени уже довольно много, а последний поезд
прошел чуть больше четырех минут назад. Из зеркала на меня посмотрел молодой
человек с очень давно не бритой щетиной, его глаза были воспалены, а волосы
сильно всклокочены. Одет он был в грязный черный ватник, в нескольких местах
вымазанный побелкой, и имел такой вид, словно спал последней ночью черт знает
где.
Впрочем, именно так оно и было. На меня начинал посматривать прохаживающийся
по залу милиционер с маленькими темными усами, и когда подошел поезд, я без
особых колебаний шагнул в раскрывшуюся дверь. Она закрылась, и поезд повез меня
в новую жизнь. Полет продолжается, подумал я. Половина лампочек в луноходе не
горела, и свет от этого казался каким-то прокисшим. Я уселся на лавку,
сидевшая рядом женщина рефлекторно сжала ноги, отодвинулась и поставила в
освободившееся между нами пространство сетку с продуктами там было несколько
пачек риса, упаковка макаронных звездочек и мороженая курица в целлофановом
мешке.
Однако надо было решать, куда ехать. Я поднял глаза на схему маршрутов,
висящую на стене рядом со стоп-краном, и стал смотреть, где именно на красной
линии я нахожусь.
всего просмотров: 64488
|