Николай Караев Пелевин в глазах смотрящего
(Субъективные заметки о рассказе «Затворник и Шестипалый»)
Назвать Виктора Пелевина «человеком тусовки» при всей его распропагандированной «культовости» довольно сложно. Отпочковавшись в свое время от фантастики и перестав посещать фэновские «конвенты», Пелевин, против ожидания многих, не сделал ничего, чтобы основать новую религиозную секту по примеру почитаемого им Карлоса Кастанеды, успешно выпал из когорты «элитарных» авторов, то и дело выныривающих из писательского небытия и спустя книгу-две убывающих обратно в небытие издательское, увернулся от хищной «русской идеи», даже не примерив предложенный одним критиком нимб «ясного солнышка русской литературы», и напоследок ушел от бабушки-либерализма, дедушки-патриотизма и прочей политической «братвы и семьи».
Уворачиваясь от идей
Больше всего Виктор Пелевин напоминает сейчас Томаса Пинчона, наслаждающегося жизнью вдали от ревущих толп и издающего один очень умный роман за (в среднем) десять лет. И надо сказать, что позиция Пелевина, могущая быть выраженной словами «без меня», видимо, неслучайна; по крайней мере, можно констатировать, что Пелевин старается (в отличие от иных авторов) жить по тем законам, о которых пишет в своих произведениях. В частности уподобляясь Затворнику из рассказа «Затворник и Шестипалый», персонажу, полностью оправдывающему свое имя-прозвание. Правда, Затворник не человек, а бройлерный цыпленок. Но какая и кому, собственно, разница?
Куриная вселенная
«Комическую трагедию» «Затворник и Шестипалый» постигла участь быть одной из первых театральных постановок по произведениям Пелевина. Молодой эстонский режиссер Прийт Руттас (кстати, учени Петра Фоменко), усомнившись в том, что тексты Пелевина могут быть адекватно переведены, решился на достаточно смелый эксперимент. В результате спектакль, в котором заняты Андрес Пуустусмаа (Затворник), Иво Ууккиви (Шестипалый) и Наталья Мурина (крыса Одноглазка), играется от начала до конца по-русски с эстонскими субтитрами.
Приезжавший в Эстонию Виктор Пелевин, по всей вероятности, на «Затворника и Шестипалого» сходил, однако впечатления от увиденного, как, впрочем, и от Таллинна вообще, он как истинный Затворник оставил при себе. Скорее всего, Пелевин оценил верность режиссера своим идеям; хотя некоторые журналисты и называли героев спектакля «русскими бройлерами», на самом деле абсолютно все равно, русские они, эстонские или, допустим, турецкие. Полный интернационал на сцене и двуязычие театрального действа только подчеркивают умозрительность так называемых «национальных» различий, ибо все миры в созданной воображением Пелевина Вселенной, именуемой на языке богов «Бройлерный комбинат имени Луначарского», движутся к своему концу вне зависимости от того, как различаются их обитатели.
В центре каждого из этих миров размещается большая кормушка-поилка, возле которой оберегают свою тучность субъекты, автоматически становящиеся Честью и Совестью эпохи. Именно вокруг кормушки и вертится жизнь «социума». «Всегда поражался, говорит Затворник, как здесь все мудро устроено. Те, кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те, кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появится щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство.»
Гармонию эту можно наблюдать, конечно, не только на бройлерном комбинате...
« Что ж, не нравится? спросил сбоку чей-то голос.
Не, не нравится, ответил Затворник.
А что конкретно не нравится?
Да всё.»
Как не попасть в Страшный Суп?
Затворник знает, что любой мир движется к своей гибели, к «решительному этапу», прозрачно называемому «Страшный Суп». Вне зависимости от того, близко вы к кормушке-поилке или далеко, от попадания в зловещий Суп вам не уйти. Избежать смерти можно, только совершив «полет». Что это такое Затворнику не ведомо, правда, он подозревает, что для «полета» нужно развивать крылья.
Распространено мнение, что Пелевин близок к религиозной мистике, отсюда и «Страшный Суп», и понятие о спасении, близкое к буддистскому просветлению (один критик и вовсе усмотрел в «Затворнике и Шестипалом» пародию на Евангелия). Это одновременно так и не так. Отрицать углубленность Пелевина в то, что принято называть «религиозной мистикой», бессмысленно, но нужно помнить, что любая «мистика» есть только название, форма, скрывающая часто довольно земное содержание. Скажем, в последнем своем романе «Generation П» Пелевин изображает Страшный суд как процесс, в ходе которого люди превращаются в существа, воспринимающие окружающий мир только и исключительно с точки зрения денег.
Мы привыкли думать о религии как о чем-то внешнем по отношению к «большой жизни» и забыли, что и христианство, и буддизм есть учения прежде всего практические, предназначенные не только и не столько для монахов, сколько для мирян, обыкновенных людей, сталкивающихся со всеми красотами и ужасами обыкновенного мира. Собственно, религиозные догмы волнуют Пелевина меньше всего. Его интересует истина, которая, вполне возможно, в этих догмах содержится и, что бы там ни говорили критики о коммерциализации пелевинской прозы, интерес этот весьма и весьма искренен.
Законы жизни и тайны веков
...А зачем тогда все это?
Что «это»?
Ну, вселенная, небо, земля, светила вообще все.
Как зачем? Так уж мир устроен.
А как он устроен? с интересом спросил Затворник.
Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.
А куда?
Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.
Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.»
Наша фатальная ошибка, намекает Пелевин, заключается в том, что мы довольно часто мыслим абстракциями. У нас, как и у Шестипалого, многие псевдоистины принимаются как данность, на уровне «закона жизни» и «тайны веков», не одно так другое. Истина же перпендикулярна общепринятой системе ценностей, и именно поэтому неважно, насколько близко стоите вы к кормушке, националист вы или глобалист, верите в Бога или нет, важно только то, насколько любая из этих концепций управляет вашим поведением, насколько вы несвободны, по сути, от самого же себя. Даже путь, кажущийся путем освобождения, может превратиться в оковы: готовясь к непонятному «полету», Затворник и Шестипалый развивают свои крылья при помощи специальных упражнений, однако с какого-то момента на крылья приходится нацеплять гайки, ибо в процессе упражнения ноги почему-то отрываются от поверхности земли. Получается, мы не сможем стать свободными до тех пор, пока не освободимся и от самого понятия о свободе?..
Отметим также эволюцию взглядов Затворника. В начале он довольно циничное и самодостаточное существо, полагающее, что социум это только «приспособление для перелезания через Стену Мира». В конце же Затворник решает «поехать со всеми в Цех номер один», где и произойдет «решительный этап». Чем больше узнает он об окружающем мире, тем понятнее ему становятся окружающие кормушку-поилку существа, тем милосерднее становится он сам.
Кажется, Лев Толстой предложил отличную метафору взаимоотношений людей с Богом. Представьте себе треугольник, говорил он, в двух вершинах которого два человека, а в третьей Бог. Если один человек приближается к другому, он приближается и к Богу; чем ближе человек к Богу, тем ближе к нему другой человек. Рассказ Пелевина называется «Затворник и Шестипалый» по именам двух его героев. Но нет ли в названии рассказа некоего третьего?..
***
Естественно, все вышеизложенное только одна из точек зрения. О Пелевине спорили и спорят, и ничего удивительного в этом нет: Пелевин, как и красота, и все остальное, в глазах смотрящего. Вопрос в другом: что заставляет смотрящего видеть все именно так, а не иначе?
|