Судя по всему, медиумы Идиллиума отслеживают события на Ветхой земле. Не успела я пожелать Виктору Олеговичу поскорее продолжить его авантюрный роман (обычно он радует читателей одним романом в год), как всего лишь две недели спустя второй том  романа «Смотритель. Железная бездна» появился на прилавках  книжных магазинов. Не обошлось, конечно, и без «кувырка»: то ли  издательство «Эксмо» решило схохмить, то ли Виктору Олеговичу не хватило фантазии ещё на одну тетрадь, а договор «дороже денег» даже с издательством,  но первый том заканчивается Дневником Павла Алхимика, а второй им же и открывается. Возможно, это дань тому великому, что он сделал – создал новый мир, хотя… самому обрести бессмертие ему не удалось, даже в виртуале.  Неужели Ницше прав, и «бог умер»?                                                                                                   Но с небес вернёмся на землю, то есть в Идиллиум, где нового Смотрителя ждёт удар, как говорится, ниже пояса. Юка, женщина не только приятная во всех отношениях, но просто идеальная оказывается… «овеществлённой галлюцинацией. Сгущением флюида». Ангел сообщает Алексу, что идеальной женщины не может быть, интересный собеседник она потому, что ей готовит ответ специальная группа медиумов, находящихся в ином временном измерении, и даже мимику «зелёнке» отрабатывают мимы-драматисты! Шоковое состояние юного Смотрителя объяснимо: «Значит, каждый раз, когда  мы остаёмся с ней в спальне вдвоём, (…) несколько почтенных монахов всё время смотрят эротический водевиль со мною в главной роли? Даже не смотрят, а, так сказать, во всю участвуют?». Алексиса не утешает, что его предшественника - Никколо это обстоятельство не только не смущало, но он даже дал ему название изысканного деликатеса  – паштета из печени гусей, откармливаемых по специальной диете – «фуа-гра любви». И любовь сменилась отвращением: «Вместо того, чтобы улыбнуться, как это произошло бы до разговора с Ангелом, я представил себе небольшой творческий коллектив, десять минут обсуждавший эту фразу в растянутом времени, прежде чем вывалить её на меня. И вместо волны обожания  испытал отвращение». Юка исчезла. Правда, надо отдать должное Алексу – слеза всё-таки скатилась, «искривляя пространство». Ох, уж  эти скупые мужские слёзы! Искупают ли они по-мужски жестокое решение о разрыве, когда любимая несколько минут тому назад женщина  должна не только уйти  из его жизни, но и из жизни вообще?                                                          Но положение обязывает, а тем паче, когда Ангел (ох, уж эти «ангелы»! бесплотны, а туда же в женофобы! )  рекомендует Алексу заглянуть в обычную  женскую головку, где он бы «узрел весь синклит населяющих её демонов, чертей, леших и кикимор, не говоря уже о древних рыбах и звероящерах», требует забыть о женских юбках и даёт ему поручение создать Сибирь. Нефтяные короли  Ветхой земли могут спать спокойно, – нефть не определяет финансовое благосостояние «Идиллиума» в отличие от современной России. Сибирь нужна для того, чтобы сослать туда  де Киже и по дороге нещадно бить его в специальных «по′рочных избах» по указанию Павла Великого.                                                                                                               За что же такая немилость? За оказываемые  им секс-услуги самым красивым женщинам, не исключая и Юку? Ревность – вот движущая сила истории человечества! Или … зависть перед превосходящими мужскими достоинствами соперника? «Самым же страшным был хриплый стон, хорошо мне знакомый по собственной спальне. (…) У Кижа это каким-то образом получилось без всякого труда, с первой попытки – даже времени прошло не так много». За это «преступление» и в Сибирь?! Жестоко, Виктор Олегович. Тем паче, такого поклонника женской красоты! «Самая красивая была у Антона Второго (…), потому что сам скульптор был, классического разумения человек. Он её из греческой статуи приспособил. (…) себе, конечно с руками, всё как положено. Она хоть в теле была(…) А нынешние… Ни подержаться, ни ущипнуть. Как на пустой телеге ехать – только синяки набьёшь. Последние сто лет вообще безмясые, одна видимость». Прямо-таки бальзам на сердце русским красавицам кустодиевского типа!            Сибирь же Алексу  пришлось создавать, и в процессе  созидательного труда ему открывается собственное эго: « …"я " – преграда, отделяющая  человека от его вечного источника». Алекс, вспоминая детскую забаву, создания нового маленького воздушного шарика из обрывков резины лопнувшего большого,  чтобы потом его с грохотом взорвать, ударив об стену, внезапно понимает, что он «моделировал свою собственную суть – и рождение, и смерть».   Глубокая философия!                                                            Но в «Идиллиуме» философия не чужда и Ангелам. Наставник Алекса Ангел Воды предостерегает его от  идеи повторить подвиг Пигмалиона – оживить Юку, отсоединив её от потока Флюида, сделав её настоящей женщиной: «Если ты это сделаешь, ты накажешь себя, ничего не приобретая. Юка потеряет свою идеальность. Ты изменишь, как говорят философы, её фундаментальную онтологию – но не лучшим образом (…) Говоря коротко, сейчас она отражается в тебе, а потом будет отражаться в мире – но то, в чём отражается мир и ты сам останется прежним». Комплекс Пигмалиона, по-видимому, уже века превалирует над мужским разумом и даёт автору возможность насладиться на многих десятках страниц женской любознательностью (любопытством) на фоне не умеющего мыслить и добираться до сути  вещей мужского ума. И хотя  Алекс не скрывает лёгкой иронии  в описании всех шагов Юки, осваивающей новую для неё жизнь без подсказок группы медиумов: «…ей хочется узнать про мир что-то новое, а мне  – не слишком»,  позиция не только влюблённого Смотрителя, но и  автора очевидна: они симпатизируют своей героине.  Так смотрят  взрослые на невинные шалости детей.                                                                                           Что же касается Алекса в  его поисках своей  родословной,– они продолжаются и во втором томе романа,– то в по′рочной избе  Киж открывает ему, что он отнюдь не из  его рода, а  всего лишь овеществлённый поток Флюида и делали его в карете: «Ты происходишь не от меня, – протянул он почти что нежно. – Ты… ты происходишь от… кареты. (…) Всех Смотрителей делают в этой карете. Уже  почти сто лет. Чтобы вы были какие надо и не рыпались. (…) Запомни. Не "де  Киже", а "де рыдван". И он захохотал».                                                                                                Сам же Алекс – туповат, не склонен к анализу, верит всему, чему его учили, и безропотно выполняет все просьбы Юки, которая всё чаще позволяет себе иронизировать над своим возлюбленным Алексом «де рыдван»: «Она права, меня сделали из кареты, чтобы я ехал по чужим делам  и не отвлекался на посторонние маршруты». Галлюциногенный «самурай любви» первого тома превратился  из идеальной женщины Юки  просто в женщину, причём  в строгом соответствии с законами постмодернизма отнюдь не в чадолюбивую Галатею из древней легенды. Трагическая развязка приближается.                                                                                   Киж сообщает Алексу, что Смотрителей убивает Фехтовальщик, и они  «нужны всё новые! Этих Николашек  было штук двадцать, пока на тебя, дурака, не поменяли». Напряжение нарастает. Тут и серийный убийца Смотрителей –  никому неизвестно откуда он  возникает,– и шпионские страсти – монахи «железной бездны» отслеживают технические новинки Ветхой Земли и переносят в Идиллиум, начиняя их  вместо электричества «ангельской благодатью».   И Ангелы, отнюдь не бессмертные и не всемогущие, поручившие «Алексу де рыдван» создать небо, и раздвоение личности Смотрителя, который не понимает, человек он или призрак, и «героическое» бегство от Фехтовальщика: «Страх и истощение произвели в моей голове странную реакцию. Я словно бы сдался какой-то грустной и безнадёжной силе, отступился.  Наверно, подумал я, это моя судьба – быть призраком».  Борьба не на жизнь, а на смерть: или – или.… Можно ли в таком калейдоскопе событий и действующих лиц обойтись без масонов? Конечно, нет: « … уже несколько минут я знал – Галилео и есть враг. Вот  только  я думал не о том, как победить, а о том, как остаться в живых, а это верный путь к смерти» (курсив мой – Т.Л.). Вот она – идеологема  победы и победителя. Дань юбилейному      году Победы?                                          Галилео  оказывается иллюминатом: «Прекрасно подготовленным шпионом(…) Два века назад иллюминаты поклялись отомстить Месмеру и Павлу за то, что их не пустили в новый мир. (…) Возможно, они исправляли то, что казалось им чудовищной ошибкой их секты… Но сейчас это уже не важно. Они больше нам не страшны».                                                                   Эти слова автор вкладывает в уста Ангела, но прав ли он? До сих пор со страниц печати не сходят исследования масонства, тайного мирового правительства, заговора мировых спецслужб…  Да и последние слова  шпиона Галилео перед его растворением в потоке Флюида весьма красноречивы: «Этот мир… абоминация[1]…страшный грех… мерзость…  последний поворот… храм не может существовать(…) Мы должны… исправить ошибку». Ну, что касается мира, то не на  разрушение ли великой державы в лихие девяностые внутри и внешними врагами намекает автор?           А вот относительно храма… В последнем дневнике Павла – «Апокрифе» – Пелевин поднимает вопрос о роли личности в истории: «Мы уверены, что повелеваем мирами и стихиями, и наша воля – есть мы сами. Но это то же самое, как если бы облака решили, что управляют небесным ветром, поскольку имеют форму королей и Ангелов». Человек – это ничто,  всего лишь «самоуверенная зыбкость».  Построение нового мира – Идиллиума – это была лишь попытка создать мост в Эдем, чтобы «встретить Змея и постичь его тайны».  Пелевин недаром называет этот дневник Павла «Апокрифом», то есть не вошедшим в Библию и не признаваемым церковью. «Змей – Вечный и Совершенный Человек –  показал Адаму, для чего тот был создан: не для себя самого, а для иного высшего и невнятного смертной душе.  (…) Но даже ужаснувшись своей никчёмности, Адам отказался служить благой цели – и был изгнан в хаос». Масоны «и иные посвящённые Ветхой земли играли в игры, смысла которых не понимали».                                Поиск истины – вот цель. Пелевин обыгрывает гегелевскую спираль развития: «Мы идём к истине кругами (…), как бы приближаясь к ней по сходящейся спирали. Это значит, что мы почти всё время уходим от неё прочь, но в известный момент делаем маленький поворот, который направляет нас в нужную сторону… К истине ведут именно эти еле заметные повороты – и какой-то из них станет последним».                                              И  в романе появляется небесный чертог – храм Последнего поворота, созданный  из Флюида в небесной выси Франц-Антоном. Павел и Бенджамин отвергают  «оцепенение вечности, выбрав бег мгновения». Франц-Антон  предпочитает «покой вечности, отвергнув суету мгновения». Из трёх Возвышенных именно он станет Богом в  Идиллиуме. Пелевин вкладывает в уста Франц-Антона объяснение  Гётевского «Остановись мгновение»: «… бег мгновения  нужно уравновесить вращением Флюида так, чтобы его воронка отбрасывала время назад с той же скоростью, с какой оно бежит вперёд. Мгновению придётся замереть на месте, не переходя из прошлого в будущее – и тогда, как выражались на символическом языке древние, оно остановится и станет прекрасным. Это означает, что мы увидим в нём Бога». Пелевин отнюдь не стоит на материалистических позициях: «…всё, из чего состоит любой человеческий опыт во сне и наяву, –  это просто симуляция, которой нет нигде, кроме как в неуловимом мгновении, рисующем мираж нашего мира». Здесь нет ничего нового. Пелевин пользуется метафорами Змея, волны, и некоторыми понятиями оккультных наук. Вспомним самую знаменитую пьесу Кальдерона «Жизнь есть сон».                                                  К храму Последнего поворота Алекс идёт по решению  Юки, благодаря неисчерпаемому её  любопытству (любознательности). Собирательный  женский образ:  Юка– Галатея – Ева. Увы, урок  Менелая  (нет, это не  древнегреческий царь, о метафорическом смысле имён читателю приходится только догадываться)  о счастье – «никогда не стремись узнать то, без чего можно обойтись. И не держись за то, за что можно не держаться. В этом залог счастья» – Алекс воспринимает слишком поздно.  Трагические страницы путешествия в храм Последнего поворота. Спасая Алекса, Юка превращается в каменное изваяние: «Перед зеркалом стояла Юка. Зеркальная Юка  стояла напротив неё – она казалась просто тёмным силуэтом. (…) Я увидел каменное изваяние Юки. Потом я увидел её идущей ко мне от края террасы. Один шаг, другой, третий – и вокруг стали появляться повторения Юки, её выхваченные из прошлого трёхмерные копии из камня, похожего на мраморную соль. (…) Это действительно было похоже на волну, проходящую по змеиному телу, – только само тело  возникало лишь вслед за волной».  Спираль сделала очередной виток,  – ожившая Галатея превратилась в  каменную  статую к неописуемой боли Алекса.                         Следует отметить весьма остроумную интерпретацию человеческой жизни в представлении Тройки Возвышенных – «особое постижение, которое они называли "мудростью Змея"». Пелевинская трактовка библейской легенды такова: «Истинный человек представлялся им как бы длинной змеёй, сложенной из всех дней его жизни, существующих в некой высшей реальности одновременно. Вернее не одновременно, а вне времени вообще». Вот эту змею из множества окаменевших Юк и видит Алекс в Храме последнего поворота.                                                                              В эпилоге романа  – почти хэппи энд:  Юка вернулась к Смотрителю следующим  же вечером, правда, на новом витке спирали: «Теперь её вновь создавали медиумы и шивы Оленьего парка. Но это уже не вызывало во мне никаких возражений. Не вызывает и сейчас: меня не тянет повторить свой безумный эксперимент, потому что я знаю, чем он закончится и для меня и для неё». И бесспорный  вывод: «Древний адамов грех не просто жив – он увлекает нас в бездну ежесекундно» (Курсив мой – Т.Л.), правда, отнюдь не в «железную». Жизнь оказывается лучшим учителем по сравненю с Менелаем, Галилео, Кижем и даже Ангелами.                                                              Алекс делится обретённой им в путешествиях и в Железную бездну и в небесный чертог мудростью: «Смешнее же всего, когда прямо во сне,  набив полный рот  слов, разные клоуны начинают рассуждать о реальном и подлинном».  Явный плевок в сторону всевозможных новообращённых философов и культурологов.        При этом в весьма оптимистичном финале романа   Смотритель Алексис де Киже  воздаёт должное  Творцу. Но какому?!  «Чтобы создать новую Вселенную, не надо Трёх Возвышенных. Кто угодно, водя пером по бумаге, способен порождать другие миры. Они будут также реальны, как и мы сами…». Думаю, что этот финал Виктор Олегович  посвящает 2015 году Литературы.                                                                А вот Смотритель, несомненно, ошибается: чтобы создавать другие миры  нужно быть «единственным и неповторимым» Виктором Пелевиным. Трудно не согласиться с данной  рекламной оценкой издательства «Эксмо» своего постоянного автора:  его «кувырки» всегда непредсказуемы и всегда интересны.

Санкт- Петербург                        Ноябрь 2015 г.