Сцена 1. Заставка.

Степь. Монгольское войско в движении. Мелькают лица воинов на лошадях. Слышен топот лошадей, скрип телег. Над войсками пролетают два ворона. Камера переключается на вид с птичьего полета. Становится видно, что войско огромно и движется через долину к древнему городу. Перед городом стоит небольшая кучка защитников. Пустое пространство между монголами и защитниками города сокращается. Крупным планом лица и фигуры защитников города. Некоторые бояться, некоторые твердо смотрят вперед, но понятно, что они обречены. И вот монголы достигают защитников, но не обращая на них внимания, проносятся дальше. Никто на них даже не смотрит. Защищающие пристально всматриваются в монголов, опуская оружие.

Голос за кадром: «Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю: где я в этом потоке?».

Сцена 2. Улица. Революционная Москва.

Почти черно-белое изображение. День. Пурга. Петька (26 лет, короткие темные волосы, красив. Одет в черное хорошее кашемировое пальто. НЕ ЛОХ!!!) идет по тротуару пряча лицо в поднятый воротник пальто. Проходит мимо памятника Пушкину, на которого красноармейцы одевают красный фартук с революционным лозунгом. Приостанавливается и читает лозунг.

Завывание ветра, слышится вой. Петька поворачивает голову в сторону воя и действительно видит пару волков, также наблюдающих действия красноармейцев. Волки поворачивают морды к Петьке и, застыв на пару секунд, разбегаются в разные стороны. Он следит по дуге взглядом за одним из них пока тот не скрывается за углом дома.

Неожиданно кто-то хлопает его по плечу, тем самым пугая. Фон Эрнен (Ровесник Петьки, в сером пальто и серой каракулевой папахе) смеется. Одновременно его зрачки из желтых животных превращаются в обычные человеческие, но Петька не замечает.

Петька: Здравствуй, Гриша!

Фон Эрнен: Здорово, братишка! Откуда и куда?

Петька: Из Питера. А куда — это я еще не определился.

Фон Эрнен: Тогда ко мне. Я живу в этом доме.

Сцена 3. Лестница в подъезде.

Широкая просторная лестница старых домов. Изгажена. На стенах надписи. Петька и Фон Эрнен поднимаются и разговаривают.

Фон Эрнен: Как дела в Питере?

Петька: А то сам не знаешь.

Фон Эрнен: Верно. Знаю.

Петька: Чем ты занимаешься, Гриша?

Фон Эрнен: О, так сразу не объяснишь. Одно, другое, третье — и все время стараешься успеть. Сначала там, потом здесь. А ты как? Чем дышишь?

Петька: Да понимаешь... Признаюсь тебе честно. Ко мне в Петере три дня назад приходили. Из ЧК.

Фон Эрнен: Как так?

Петька: А очень просто. Я одно стихотворение напечатал, так вот там рифма была, которая им не понравилась. «Броневик» — «лишь на миг». Пришли трое, представились литературными работниками. Поговорили со мной минут сорок, а потом говорят — интересная у нас беседа, но продолжить ее придется в другом месте. Мне в это другое место идти не хотелось, потому что возвращаются оттуда, как ты знаешь, довольно редко...

Фон Эрнен: Но ты же вернулся.

Петька: А я не вернулся, Гриша. Я туда попросту не пошел.

Фон Эрнен: И из-за этого в Москву убежал?

Сцена 4. Квартира Фон Эрнена. Коридор.

Входят, продолжая разговор. На мгновение застывают удивленно. По коридору видно, что квартира обставлена шикарно и уютно, революция не произвела здесь значительных перемен. Картинка начинает насыщаться красками из почти черно-белого, приобретая настоящие цвета современного кино.

Петька: Да-а... (опомнившись)... А ну что еще было делать? Я ведь отстреливался. Ты-то понимаешь, что я стрелял в сотканный собственным страхом призрак, но ведь ЧК этого не объяснить. То есть я даже допускаю, что я смог бы это объяснить, но они бы обязательно спросили: а почему, собственно, вы по призракам стреляете? Вам что, не нравятся призраки, которые бродят по Европе?

Фон Эрнен: Да-а... ты раздевайся пока. А о чем стихотворение было?

Фон Эрнен проходит не раздеваясь в другую комнату.

Петька: О, совершенно абстрактное. Там было о потоке времени, который размывает стену настоящего, и на ней появляются все новые и новые узоры, часть которых мы называем прошлым. Память уверяет нас, что вчерашний день действительно был, но как знать, не появилась ли вся эта память с первым утренним лучом?

Появляется Фон Эрнен с маузером и в пенсне.

Фон Эрнен: Это, конечно, хуже. Руки на голову.

Петька: Ты что, Гриша?

Фон Эрнен стреляет под ноги для устрашения. Петька стреляет не вынимая рук из кармана пальто. Фон Эрнен машинально поправляет пенсне и падает мертвый. Петька некоторое время сидит в коридоре. Потом начинает осматривать комнаты.

Сцена 5. Квартира Фон Эрнена. Комната с роялем.

Большая светлая комната. Паркет. У окна стоит большой черный рояль. Больше ничего нет. Похоже комната использовалась для занятий хореографией. Сначала Петька заглядывает в нее. Потом притаскивает в нее труп Фон Эрнена. Обыскивает карманы, накрывает его шинелью и с найденными вещами уходит.

Сцена 6. Квартира Фон Эрнена. Зал.

Шикарно обставлена. На небольшом столике еда. Бутылка водки. Петька рассматривает найденные вещи. Удостоверение, деньги, обойма. Открывает стоящий у столика саквояж. Пачка ордеров на арест, еще обоймы, еще деньги. Открывает жестяную банку из-под леденцов. В ней кокаин. Процедура приема.

Некоторое время сидит с грустным плаксивым лицом. Начинает есть. Пьет водку. Лицо все веселее и довольнее. Откидывается на спинку кресла.

Петька: Поразительно! Товарищ Фанерный и рядом, и нет!

Показывает в сторону комнаты с роялем ручной «FUCK».

Слышатся голоса и шаги на лестнице, потом в коридоре. В комнату входят два матроса. Жербунов и Барболин.

Жербунов: Ты Фанерный?

Петька: Я Фанерный. Петр Григорьевич. Как бы.

Жербунов: Держи.

Подает ему записку: «Тов. Фанерный! Немедленно поезжайте в музыкальную табакерку провести нашу линию. Для содействия посылаю Жербунова и Барболина. Товарищи опытные. Бабаясин.». Тем временем матросы проходят и садятся. Жербунов наливает три стакана водки и смотрит на Петьку. Пауза.

Петька: Ну что, как говорится, за победу мировой революции!

Жербунов: За победу оно конечно, но ты дурочку не валяй. Нам Бабаясин говорил, тебе сегодня жестянку выдали.

Петька (расслабленно): Это вы про марафет? Угощайтесь.

Жербунов добавляет кокаин в стаканы с водкой.

Жербунов: Вот теперь и за мировую революцию не стыдно. Это, браток, с «Авроры» пошло, от истоков. Называется «балтийский чай».

Все трое выпивают. Некоторое время сидят не двигаясь и смотря перед собой.

Петька: Товарищ Фанерный и рядом, и нет.

Пауза.

Барболин: Поразительной красоты мысль.

Жербунов: Революционная — это точно... А ты не хотел, дура... Идти надо.

Сцена 7. Улица. Революционная Москва.

Петька, Жербунов и Барболин едут в автомобиле по улицам Москвы. Но теперь все остается таким же красочным, как и в предыдущей сцене. Звучит заводная музыка. Подъезжают к заведению с вывеской «Музыкальная табакерка». Заходят внутрь.

Сцена 8. Музыкальная табакерка. Коридор.

Петька, Жербунов и Барболин заходят с улицы. Навстречу поднимается охранник.

Охранник: Граждане матросы, у нас...

Барболин бьет охранника в живот. Остальные проходят мимо не обращая внимания.

Сцена 9. Музыкальная табакерка. Зал.

Петька, Жербунов и Барболин проходят в зал и садятся за столик. Уютный ночной клуб. На сцене живая музыка (рэп, группа «Типичный ритм»). Выходит человек из зала и читает матерное смешное стихотворение. Второй посетитель поет под акомпонимент. Публика разная, но не бедная. Некоторые нюхают кокаин, другие курят. Официант приносит поднос с водкой в фарфоровом кувшинчике и мензурки. Прямо перед сценой сидит Чапаев. На столе бутылка виски «White horse».

Очередной номер на сцене. Чапаев оборачивается и смотрит на Петьку. Изображение начинает размываться, появляются звуки сцены 1, проступает изображение. Чапаев превращается в ворона и каркает. Петька внезапно приходит в себя.

Петька: Ребята, стоп. Это измена.

Жербунов и Барболин берутся за винтовки.

Петька: Не так, товарищ. Погоди. Я на сцену, а вы за кулисы. И поддержите меня.

Жербунов кивает на саквояж.

Петька: Нет, Жербунов, работать не сможешь.

Жербунов: Да ты что? Не доверяешь? Да я... Я за революцию жизнь отдам!

Петька: Знаю, товарищ. Но кокаин потом. Вперед.

Матросы уходит за кулисы. Петька поднимается на сцену, где как раз заканчивается очередной номер. Достает из кобуры маузер.

Петька: Реввоенсонет.

Товарищи бойцы! Наша скорбь безмерна
Злодейски убит товарищ Фанерный.
И вот уже нет у нас в ЧК
Старейшего большевика.
Дело было так. Он шел с допроса,
И остановился зажечь папиросу,
Когда контрреволюционный офицер
Вынул пистолет и взял его на прицел.
Товарищи! Раздался гулкий выстрел из маузера,
И пуля ужалила товарища Фанерного в лоб.
Он потянул было руку за пазуху, покачнулся, закрыл глаза и на землю хлоп.
Товарищи бойцы! Сплотим ряды, споем что-нибудь хором,
И ответим белой сволочи революционным террором!

Стреляет в люстру и смотрит на Чапаева. Чапаев весело смотрит на него и крутит ус. Паника в зале, маты. Появляются Жербунов и Барболин и тоже начинают стрелять в зал. Пара ответных выстрелов. Петька и матросы отступают.

Сцена 10. Улица. Революционная Москва.

Петька, Жербунов и Барболин выходят из клуба. Не спеша. Садятся в автомобиль.

Жербунов: А я ведь тебя сначала не понял, Петька. Душу твою не увидел. А ты молодец. Хорошую речь сказал.

Петька улыбается и постепенно засыпает.

Сцена 11. Лечебница. Процедурная.

Лицо Петьки крупным планом. Просыпается. Солнце светит в лицо. Становится заметно, что его везут. Пытается приподняться, но связан. Становится видно, что он в смирительной рубашке. Везут его Жербунов и Барболин в белых халатах. Ввозят в процедурную.

Петька: Товарищи, вы, я полагаю, понимаете, что тоже когда-нибудь умрете. Так вот, из уважения к смерти — если даже не к моей, то хотя бы к своей собственной — прошу вас, сделайте это быстро и без издевательств. Я все равно ничего не смогу вам сообщить. Я, видите ли, частное лицо, и...

Жербунов: Это что, вот что ты вчера выдавал, это да. А какие стихи читал! Хоть сам-то помнишь?

Петька: У меня превосходная память.

Барболин: Да что ты с этим мудаком разговариваешь. Пускай Тимурыч разбирается, ему за это деньги платят.

Петька: Нельзя ли развязать мне руки? Вас ведь двое.

Жербунов (недоверчиво): Да? А вдруг ты душить начнешь?

Ввозят в комнату. Во время всего разговора Петька думает, что он на допросе в ЧК.

Доктор: Здравствуйте, здравствуйте! Имея некоторый опыт общения с вами, напомню, что мое имя — Тимур Тимурович. Эх, Петр, Петр. Как же вы дошли до жизни такой?

Петька: Ни до какой особенной жизни я не доходил. Вы, видимо, ждете от меня каких-то адресов и явок, правильно я вас понимаю? Но поверьте, мне совершенно нечем вас обрадовать.

Доктор: Разумеется. Когда я представляю себе, сколько с вами будет возни, мне становится страшно. Вы знаете, я ведь человек опытный. Через меня очень много народу тут проходит.

Петька: О, не сомневаюсь, палачи сегодня в моде.

Доктор: И вот что я вам скажу. Меня не столько интересуют факты, сколько та внутренняя причина, по которой человек выпадает из своей нормальной социально-психической ниши и попадает к нам. И, как мне кажется, ваш случай очень прозрачный. Вы просто не принимаете нового. Вы помните, сколько вам лет?

Петька: Разумеется. Двадцать шесть.

Доктор: Ну вот видите. Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социальнокультурной парадигме, а оказалось в совершенно другой. Улавливаете, о чем я говорю?

Петька: Еще бы.

Доктор: Таким образом, налицо серьезный внутренний конфликт. Я хочу, чтобы вы осознали его природу. Понимаете ли, мир, который находится вокруг нас, отражается в нашем сознании и становится объектом ума. И когда в реальном мире рушатся какие-нибудь устоявшиеся связи, то же самое происходит и в психике. При этом в замкнутом объеме вашего «я» высвобождается чудовищное количество психической энергии. Но все дело в том, в какой канал эта энергия устремляется после взрыва.

Петька: А какие, позвольте спросить, бывают каналы?

Доктор: Если говорить грубо, их два. Психическая энергия может двигаться, так сказать, наружу, во внешний мир, устремляясь к таким статусным объектам, как... ну, скажем, кожаная куртка, роскошный автомобиль и так далее. А во втором случае эта энергия по той или иной причине остается внутри. Это самое неблагоприятное развитие событий. Представьте себе быка, запертого в музейном зале...

Петька: Прекрасный образ.

Доктор: Спасибо. Так вот, этот зал с его хрупкими и, возможно, прекрасными экспонатами и есть ваша личность, ваш внутренний мир. А бык, который по нему мечется, — это высвободившаяся психическая энергия, с которой вы не в силах совладать. Та причина, по которой вы здесь. Но вопрос тем не менее остается — почему одни устремляются, так сказать, к новому, а другие так и остаются выяснять несуществующие отношения с тенями угасшего мира... В жизни человека, страны, культуры постоянно происходят метаморфозы. Иногда они растянуты во времени и незаметны, иногда принимают очень резкие формы — как сейчас. И вот именно отношение к этим метаморфозам определяет глубинную разницу между культурами. Например, Китай, от которого вы без ума...

Петька: С чего вы это взяли?

Доктор: Так вот же ваше дело. Как раз его перелистывал. Так вот Китай. Если вы вспомните, то все их мировосприятие построено на том, что мир деградирует, двигаясь от некоего золотого века во тьму и безвременье. Для них абсолютный эталон остался в прошлом и любые новшества являются злом — в силу того, что уводят от этого эталона еще дальше. Когда такой тип сознания воплощается в отдельной личности, человек начинает воспринимать свое детство как некий потерянный рай. Возьмите хотя бы Набокова. Эта его бесконечная рефлексия по поводу первых лет жизни — классический пример того, о чем я говорю. И классический пример выздоровления, переориентации сознания на реальный мир, контрсублимация, которую он мастерски осуществил, трансформировав свою тоску по недостижимому раю в простую, земную и немного грешную страсть к девочке-ребенку.

Петька: Простите, вы о каком Набокове? О лидере конституционных демократов?

Доктор: Нет. Я о его сыне.

Петька: Это о Вовке из Тенишевского? Вы что, его тоже взяли? Но ведь он же в Крыму! И причем тут девочки? Что вы несете?

Доктор: Хорошо, хорошо. В Крыму. Мы говорили не о Крыме, а о Китае. И речь у нас шла о том, что для классической китайской ментальности любое движение вперед будет деградацией. А есть другой путь — тот, по которому всю свою историю идет Европа. Тот путь, на который уже столько лет пытается встать Россия. Здесь идеал мыслится не как оставшийся в прошлом, а как потенциально существующий в будущем. И это сразу же наполняет существование смыслом. Понимаете? Это идея развития, прогресса, движения от менее совершенного к более совершенному. То же самое происходит на уровне отдельной личности, даже если этот индивидуальный прогресс принимает такие мелкие формы, как, скажем, ремонт квартиры или смена одного автомобиля другим. Это дает возможность жить дальше. А вы не хотите платить за это «дальше». Вы презираете те позы, которые время повелевает нам принять. И именно в этом причина вашей трагедии.

Петька: Вы, конечно, интересный собеседник, но по правде сказать, я был намерен молчать до самого расстрела.

Доктор: Сонечка, пожалуйста, четыре кубика, как обычно. Пока нам придется продолжить фармакологический курс. Я считаю, что профессионал должен избегать лекарств — они... Ну как это вам объяснить... Как косметика. Не решают проблем, а только прячут их от постороннего глаза. Но в вашем случае не могу придумать ничего другого. Вы должны сами прийти мне на помощь.

Входит медсестра и делает Петьке укол.

Доктор: Кстати, хочу заметить, что на дурдомовской фене расстрелом называют не то, что мы колем вам, — то есть обычную смесь аминазина с первитином, а так называемый сульфазиновый крест, то есть четыре инъекции в... Впрочем, надеюсь, что до этого у нас не дойдет. Вы, Петр, конечно, не Пушкин, но все же мы решили вернуть вас в третье отделение. Там сейчас еще четыре человека, так что с вами будет шесть. До свидания.

Петька отключается.

Сцена 12. Квартира Фон Эрнена. Зал.

Петька просыпается. В соседней комнате кто-то играет на рояле. Лежит, слушает, проверяет патроны в маузере. Встает и идет в комнату с роялем.

Сцена 13. Квартира Фон Эрнена. Комната с роялем.

Петька распахивает дверь и стреляет несколько раз в труп Фон Эрнена. Потом до него доходит, что музыка не прекратилась. Он поднимает глаза и видит Чапаева, который играет на рояле.

Петька: Доброе утро.

Чапаев еще некоторое время играет.

Чапаев: Бесподобно. Я никогда не понимал, зачем Богу было являться людям в безобразном человеческом теле. По-моему, гораздо более подходящей формой была бы совершенная мелодия — такая, которую можно было бы слушать и слушать без конца.

Петька: Кто вы такой?

Чапаев: Моя фамилия Чапаев.

Петька: Она ничего мне не говорит.

Чапаев: Вот именно поэтому я ей и пользуюсь. А зовут меня Василий Иванович. Полагаю, что это вам тоже ничего не скажет. Вчера вы забыли в «Музыкальной табакерке» свой саквояж. Вот он.

Петька: Благодарю вас.

Чапаев: Как вы очевидно догадываетесь, я к вам не только по поводу вашего саквояжа. Сегодня я отбываю на восточный фронт, где командую дивизией. Мне нужен комиссар. Вчера я видел вашу агитацию, и вы произвели на меня недурное впечатление. Я хотел бы, чтобы политическую работу во вверенных мне частях проводили вы. (подает Петьке лист) Вот приказ о вашем переводе в Азиатскую Конную Дивизию... Так как вас все-таки зовут? Григорий или Петр?

Петька: Петр. Григорий — это мой старый литературный псевдоним. Знаете, все время возникает путаница. Некоторые по старой памяти говорят Григорий, некоторые — Петр...

Чапаев: Так вот, Петр, возможно, это покажется вам не вполне удобным, но наш поезд отбывает сегодня. Ничего не поделаешь. Война. У вас есть в Москве какие-нибудь незавершенные дела?

Петька: Нет.

Чапаев: В таком случае я предлагаю вам отбыть со мной незамедлительно. Сейчас мне надо быть на погрузке полка ивановских ткачей, и я хотел бы, чтобы вы присутствовали. У вас много вещей?

Петька: Только этот саквояж.

Чапаев: Отлично. Я сегодня же распоряжусь поставить вас на довольствие при штабном вагоне.

Чапаев направляется к выходу. Видно, что у него вместо шашки китайский меч.

Сцена 14. В броневике.

Выходят из дома и садятся в броневик. Внутри как в лимузине.

Чапаев: На вокзал.

Петька смотрит в окно. На противоположной стороне улицы появляется волк. Смотрит на Петьку. Броневик трогается и заворачивает за угол.

Сцена 15. Вокзал. Революционная Москва.

На привокзальной площади ополчение. Чапаев и Петька вылезают из броневика и направляются к трибуне. Увидев их, командиры с трибуны начинают аплодировать. Войско подхватывает. Проход к трибуне. Чапаев поднимается, Петька остается внизу.

Чапаев: Ребята! Собрались вы тут сами знаете на што. Неча тут смозоливать. Всего навидаетесь, все испытаете. Нешто можно без этого? А? На фронт приедешь — живо сенькину мать куснешь. А што думал — там тебе не в лукошке кататься...

В это время Петьку отвлекает Фурманов. У него также глаза сменяются с животных на человеческие. Одет тоже в серое.

Фурманов: Ф-фу.

Петька: Что?

Фурманов: Ф-фурманов. Я к-комиссар полка ткачей. Б-будем работать вместе. Вы в п-партии?

Петька: Да. Около двух лет.

Фурманов кивает и переводит взгляд на Чапаева.

Чапаев: Только бы дело свое не посрамить — то-то оно, дело-то! Как есть одному без другого никак не устоять... А ежели у вас кисель пойдет — какая она будет война? Надо, значит, идти — вот и весь сказ, такая моя командирская зарука... А сейчас, товарищи, с последним напутствием выступит товарищ Фурманов!

Чапаев и Петька идут к штабному вагону. Чапаев приветствует всех двумя пальцами на немецкий манер. Вскоре Петька начинает копировать его жест. Приободряется.

Петька: Василий Иванович, объясните мне, что такое зарука?

Чапаев: Как?

Петька: Зарука.

Чапаев: Где это вы услыхали?

Петька: Если я не ошибаюсь, вы сами только что говорили с трибуны о своей командирской заруке.

Чапаев: А, вот вы о чем. Знаете, Петр, когда приходится говорить с массой, совершенно не важно, понимаешь ли сам произносимые слова. Важно, чтобы их понимали другие. Нужно просто отразить ожидания толпы. Некоторые достигают этого, изучая язык, на котором говорит масса, а я предпочитаю действовать напрямую. Так что если вы хотите узнать, что такое «зарука», вам надо спрашивать не у меня, а у тех, кто стоит сейчас на площади.

Подходят и поднимаются в вагон.

Сцена 16. Штабной вагон. Коридор.

Чапаев: Это ваше купе. С вашего позволения, я на некоторое время вас покину — мне нужно отдать несколько распоряжений. К нам должны прицепить паровоз и вагоны с ткачами.

Петька: Мне не понравился их комиссар, этот Фурманов. В будущем мы можем не сработаться.

Чапаев: Не забивайте себе голову тем, что не имеет отношения к настоящему. В будущее, о котором вы говорите, надо еще суметь попасть... Быть может, вы попадете в такое будущее, где никакого Фурманова не будет... А может быть, вы попадете в такое будущее, где не будет вас... Располагайтесь и отдыхайте. Встретимся за ужином.

Сцена 17. Штабной вагон. Купе.

Петька оглядывает первоклассное купе. Ложится и засыпает.

Состав движется. За окном ночь. Петька испуганно просыпается, но сообразив, где он облегченно вздыхает. Встает. Видит свежую одежду и чай. Идет в душ.

Сидит у окна и пьет чай. Ностальгично. Расслабленно.

Стук. Монгол открывает дверь и приглашает его в кают-компанию.

Сцена 18. Штабной вагон. Кают-компания.

Шикарно обставлена. Приготовлен ужин на троих. Монгол ставит музыку и уходит. Входят Чапаев и Анна.

Анна: Здравствуйте. Вы и есть наш новый комиссар?

Чапаев: Знакомьтесь, Петр. Анна. Она великолепная пулеметчица, так что опасайтесь вызвать у нее раздражение.

Петька (надменно улыбается): Неужели эти нежные пальцы способны принести кому-то смерть?

Анна: Да.

Петька садится за стол. Начинают ужинать.

Чапаев: Я хочу поднять тост, за то страшное время, в которое нам довелось родиться и жить, и за всех тех, кто даже в эти дни не перестает стремиться к свободе.

Петька смотрит в глаза Чапаеву. Изображение плывет. Опять слышится стук копыт, крики сцены 1, просматривается изображение, но на этот раз чуть дольше.

Сцена 19. Штабной вагон. Наружная площадка.

Петька стоит и курит сигару. Из следующих вагонов слышны маты и пьяные революционные песни. Выходит Чапаев и Анна.

Анна: О чем вы думаете?

Петька: О том, что человек чем-то похож на этот поезд. Он точно так же обречен вечно тащить за собой из прошлого цепь темных, страшных, неизвестно от кого доставшихся в наследство вагонов. А бессмысленный грохот этой случайной сцепки надежд, мнений и страхов он называет своей жизнью. И нет никакого способа избегнуть этой судьбы.

Анна: У вас живое воображение. Неужели вид грязного вагона возбуждает в вас все эти мысли?

Петька (чуть злобно): Что вы, конечно нет. Я просто пытаюсь быть приятным собеседником.

Чапаев: А по-моему вы сказали довольно интересную мысль. Но только слегка ошибочную. Есть способ избавиться от доставшихся в наследство вагонов.

Петька: И вы его знаете?

Чапаев: Конечно.

Петька: Может быть, поделитесь?

Чапаев: Охотно. Надо их просто отцепить.

Чапаев дергает за рычаг и вагоны с войсками отцепляются. Все спокойно смотрят, как отцепленные вагоны постепенно останавливаются в зимней степи.

Чапаев: Становится холодно. Спокойной ночи.

Сцена 20. Лечебница. Палата.

Петька просыпается. Его трясет за плечо Володин.

Володин: Эй! Не спи! Поскольку ты решил в очередной раз потерять память, впору знакомиться заново. Владимир Володин. Можно просто Володин.

Петька: Петр.

Володин: Ты лучше не делай никаких резких движений, Петр. Тебе, пока еще спал, вкололи четыре кубика таурепама, так что утро будет хмурое. Если вещи или люди вокруг будут вызывать депрессию и отвращение, не удивляйся.

Петька (злобно): О, милый друг, я уже давным-давно этому не удивляюсь.

Петька оглядывается. Всматривается в Володина, Сердюка и Марию (молодой, красивый, звезда стриптиза, манеры голубого).

Сердюк: Похоже, ты действительно нас не помнишь. Семен Сердюк.

Мария: Мария.

Петька: Простите?

Мария: Мария, Мария. Такое имя. Знаете, был такой писатель — Эрих Мария Ремарк? Меня в честь него назвали. А еще был такой Райнер Мария Рильке. Ну а я — просто Мария.

Петька: Но это все же женское имя.

Мария: В некотором роде так и есть. Как говорит наш хозяин, моя ложная личность, безусловно, женщина. А вы случайно не гетеросексуальный шовинист?

Петька: Ну что вы. Меня просто удивляет, как легко вы соглашаетесь с тем, что эта личность ложная. Вы на самом деле в это верите?

Мария: У меня все это от сотрясения мозга. А здесь меня держат из-за диссертации, которую хозяин пишет.

Петька: А что за хозяин такой?

Мария: Тимур Тимурович. Заведующий отделением. Он как раз ложными личностями занимается.

Володин: Именно так. Причем если Мария — случай достаточно простой и незамысловатый, и вообще, говорить о раздвоении ложной личности в его случае можно только с некоторой натяжкой, то ты, Петр, для него самый ценный экспонат. Потому что у тебя ложная личность развита в таких деталях, что почти полностью вытесняет и перевешивает настоящую. А уж как она раздвоена, просто залюбуешься.

Сердюк: Ничего подобного. У Петра случай не очень сложный. А в структурном плане вообще от Марии почти не отличается. И тут и там отождествление, только у Марии с именем, а у Петра с фамилией. Но у Петра более сильное вытеснение. Он своей фамилии даже не помнит. Называет себя то каким-то Фанерным, то еще кем-то.

Петька: А как моя фамилия?

Володин: Твоя фамилия — Пустота. И помешательство твое связано именно с тем, что ты отрицаешь существование своей личности, заменив ее совершенно другой, выдуманной от начала до конца.

Сердюк: Хотя структурно, повторяю, случай несложный. Что до меня, так у меня вообще никаких ложных личностей нет. Обычный суицид на фоне алкоголизма. А держат меня здесь потому, что на вас троих диссертации не построишь. Просто для статистики.

Входят Жербунов и Барболин. Раздают бумагу и карандаши. Барболин устанавливает посредине комнаты на подставке бюст Аристотеля и на мгновение преклоняет колени как к алтарю. Входит Доктор.

Доктор: С добрым утром всем. Сегодня у нас лечебно-эстетического практикум. Будет рисовать, дорогие мои. И прошу вас, господа, проникнуться важностью этих занятий. Зайду через полтора часика.

Доктор, Жербунов и Барболин уходят. Остальные начинают рисовать. Внимание Петьки привлекают рисунки, которыми увешана стена палаты. Часть рисунков принадлежащих Володину изображает людей сидящих у костра, шестирукого демона и взрыв. Выделяется огромный лист картона. Петька рассматривает его поближе.

В верхней части в центре «ШИЗОФРЕНИЯ». К ней сверху идут три широких красных стрелки — одна прямо упирается, а две другие, изгибаясь, упираются по бокам. На стрелках написано «инсулин», «аминазин» и «сульфазин», а от «ШИЗОФРЕНИЯ» вниз уходит прерывистая синяя стрелка, под которой написано «болезнь отступает». Правую часть середины занимает изображение Петербурга. Его улицы, местами нарисованы подробно, а местами просто обозначенные линиями, заполнены стрелками и пунктирами, явно изображающие траекторию чьей-то жизни. От Петербурга пунктирный след ведет в такую же Москву, находящуюся совсем рядом. В Москве крупно выделены только два места — Тверской бульвар (квартира Фон Эрнена) и вокзал. От вокзала идет тоненькая двойная паутинка железной дороги, которая, приближаясь к центру картонного листа, расширяется, увеличиваясь, и становится объемной, превращаясь в рисунок, выполненный более-менее по законам перспективы. Рельсы уходят к заросшему ярко-желтой пшеницей горизонту, а на этих рельсах, в облаках дыма и пара, стоит поезд. Поезд нарисован подробно. Паровоз разворочен несколькими прямыми попаданиями; из дыр валят клубы пара, а из кабины свешивается мертвый машинист. За паровозом виднеется платформа со стоящим на ней броневиком, пулеметная башня которого повернута к полю. Люк башни открыт, и над ним виднеется голова Анны. Пулемет стреляет в сторону поля, куда указывает меч Чапаева, стоящего на платформе рядом с броневиком. Поезд только нескольких метров не дошел до железнодорожной станции, большая часть которой осталась за краем листа; видно было только ограждение платформы и табличка со словами «Станция Лозовая». Крупными печатными буквами под рисунком: «Бой на станции Лозовая». Рядом другой рукой добавлено: «Чапаев в бурке, а Петька в дурке».

Петька берет карандаши и дорисовывает фигурки всадников, несущихся сквозь пшеницу наперерез атакующим.

Володин: В тебе пропадает баталист.

Петька: Кто бы говорил. Это ведь вы постоянно рисуете взрыв в костре?

Володин: Взрыв в костре?

Петька показывает на группу рисунков.

Володин: Если вы находите, что это похоже на взрыв в костре, то сказать мне нечего... Это нисхождение небесного света. Разве не видно, что он приходит именно сверху? Там же специально подрисовано.

Петька: Как я понимаю, с этим небесным светом вы тут и лежите?

Володин: Правильно понимаете.

Петька: Неудивительно. А что именно вам инкриминируют? То, что вы этот свет видели? Или то, что пытались рассказать о нем другим?

Володин: То, что я им являюсь. Как обычно в таких случаях... Было у меня два ассистента, вашего примерно возраста. Такие, знаете, ассенизаторы реальности. Сейчас без этого в бизнесе нельзя. Кстати, они тут и нарисованы — вот эти две тени. Да. И, короче, взял я себе за правило с ними о высоких материях говорить. И вот один раз так получилось, что поехали мы в лес, и показал я им... Все как есть... Да и не показывал даже — сами все увидели. Короче, тут этот момент и нарисован. И так это на них подействовало, что через неделю доносить побежали. Причем какие идиоты — на каждом по десять жмуриков, а все равно решили, что по сравнению с тем, о чем они доложат, это ерунда. Подлые у нынешнего человека инстинкты, скажу я вам... Знаешь, Петр, у меня такое чувство, что мы с тобой виделись при очень важных для меня обстоятельствах... У тебя случайно нет такого знакомого с красным лицом, тремя глазами и ожерельем из черепов? Который между костров танцует? А? Еще высокий такой? И кривыми саблями машет?

Петька: Может быть и есть, но не могу понять, о ком именно вы говорите. Знаете, очень общие черты. Кто угодно может оказаться.

Володин: Понятно.

Через некоторое время Петька обращает внимание на Сердюка.

Петька: Простите, господин Сердюк, ради бога, не сочтите мой вопрос нетактичным, но за что вы сюда попали?

Сердюк: За отрешенность.

Петька: Неужели? А разве могут госпитализировать за отрешенность?

Сердюк: Оформили как суицидально-бродяжнический синдром на фоне белой горячки... Лежал я себе в одном подвале на Нагорном шоссе. Причем по совершенно личным и очень важным обстоятельствам лежал, в полном мучительном сознании. А тут мент с фонарем и автоматом. Документы спрашивает. Ну, я предъявил. Он, понятно, денег попросил. Я ему дал все что было — рублей двести. Так он деньги взял, а все мнется, не уйдет никак. Мне бы к стене повернуться и про него забыть, так нет — в разговор с ним полез. Что это ты, говорю, на меня зенки вылупил, или тебе наверху бандитов мало? А мент попался разговорчивый — потом оказалось, философский факультет кончал. Почему, говорит, их там много. Только они порядка не нарушают. Нормальный бандит, он что? Смотришь на него и видишь, что он только и думает, как бы ему кого убить и ограбить. Тот, кого ограбили, тоже порядка не нарушает. Лежит себе с проломленным черепом и думает — такие дела, ограбили. А ты вот лежишь и видно, что ты что-то такое думаешь... Как будто ты во все, что вокруг, не веришь. Или сомневаешься. Я ему возьми и скажи: а может, я действительно сомневаюсь. Говорили же восточные мудрецы, что мир — это иллюзия. Про восточных мудрецов я, понятно, так сказал, чтоб на его уровне было. Примитивно. Тут он покраснел даже и говорит: это что же получается? Я в университете диплом по Гегелю писал, а теперь хожу тут с автоматом, а ты чего-то там прочитал в «Науке и религии» и думаешь, что можешь залезть в подвал и в реальности мира сомневаться? Короче, слово за слово, сначала к ним, а потом сюда. У меня на животе царапина была — осколком бутылки порезался, — так вот, они эту царапину как суицид оформили.

Мария: А я бы тех, кто в реальности мира сомневается, вообще бы судил. Им не в сумасшедшем доме место, а в тюрьме. Или еще хуже где.

Сердюк: Это почему?

Мария: Объяснить? Ну пойди сюда, объясню.

Мария встает и подходит к окну. Сердюк тоже подходит к окну.

Мария: Вон видишь, шестисотый мерс стоит?

Сердюк: Вижу.

Мария: Тоже, скажешь, иллюзия?

Сердюк: Вполне вероятно.

Мария: Знаешь, кто на этой иллюзии ездит? Коммерческий директор нашего дурдома. Зовут его Вовчик Малой. Ты его видел?

Сердюк: Видел.

Мария: Что о нем думаешь?

Сердюк: Ясное дело, бандюгай.

Мария: Так ты подумай — этот бандюгай, может быть, десять человек убил, чтобы такую машину себе купить. Так что же, эти десять человек зря жизни свои отдали, если это иллюзия? Что молчишь? Чувствуешь, чем дело пахнет?... Это при советской власти мы жили среди иллюзий. А сейчас мир стал реален и познаваем. Понял?... Что, не согласен?

Сердюк: Трудно сказать. Что реален — не согласен. А что познаваем, я и сам давно догадался. По запаху.

Петька: Господа, а вы не знаете, почему это мы рисуем именно Аристотеля?

Мария: Так это Аристотель? То-то вид такой серьезный... Наверно, первый, кто им на складе попался.

Володин: Не дури, Мария. Тут никаких случайностей не бывает. Ты ведь только что сам все вещи своими именами назвал. Мы почему все в дурке сидим? Нас здесь к реальности вернуть хотят. И Аристотеля этого мы потому именно и рисуем, что это он — реальность с шестисотыми «мерседесами», куда ты, Мария, выписаться хочешь, придумал.

Мария: А что, до него ее не было?

Володин: До него не было.

Мария: Это как?

Володин: Не поймешь.

Мария: А ты попробуй объясни. Может, и пойму.

Володин: Ну скажи, почему этот «мерседес» реальный?

Мария: Потому что он из железа сделан, вот почему. А это железо можно подойти и потрогать.

Володин: То есть ты хочешь сказать, что реальным его делает некая субстанция, из которой он состоит?

Мария: В общем, да.

Володин: Вот поэтому мы Аристотеля и рисуем. Потому что до него никакой субстанции не было.

Мария: А что же было?

Володин: Был главный небесный автомобиль, по сравнению с которым твой шестисотый «мерседес» — говно полное. Этот небесный автомобиль был абсолютно совершенным. И все понятия и образы, относящиеся к автомобильности, содержались в нем одном. А так называемые реальные автомобили, которые ездили по дорогам Древней Греции, считались просто его несовершенными тенями. Как бы проекциями. Понял?

Мария: Понял. Ну и что дальше?

Володин: А дальше Аристотель взял и сказал, что главный небесный автомобиль, конечно, есть. И все земные машины, разумеется, являются просто его искаженными отражениями в тусклом и кривом зеркале бытия. В то время спорить с этим было нельзя. Но кроме первообраза и отражения, сказал Аристотель, есть еще одна вещь. Тот материал, который принимает форму этого автомобиля. Субстанция, обладающая самосуществованием. Железо, как ты выразился. И вот эта субстанция и сделала мир реальным. С нее вся эта ебаная рыночная экономика и началась. Потому что до этого все вещи на земле были просто отражениями, а какая реальность, скажи мне, может быть у отражения? Реально только то, что эти отражения создает. Понятно?

Мария: Понятно.

Володин: Что тебе понятно?

Мария: Понятно, что ты конченый псих. Какие же в Древней Греции могли быть автомобили?

Володин: Фу! Как это мелко и безошибочно. Тебя так и правда скоро выпишут.

Сердюк: Ты, Мария, сильно за последнее время ссучился, вот что. В духовном смысле.

Мария: А мне отсюда выйти нужно, понял? Я не хочу, чтобы у меня здесь вся жизнь прошла. Кому я через десять лет нужен буду?

Сердюк: Дура ты, Мария.

Мария хватает бюст Аристотеля и пытается ударить Сердюка. Петька и Володин пытаются их разнять. Мария промахивается и бьет по голове Петьку. Тот теряет сознание.

Сцена 21. Комната Петьки. Алтай-Виднянск.

Плохо обставленная каморка. За окном лето. Петька просыпается. Рядом сидит Анна и читает.

Петька: Где я?

Анна: Ради Бога, лежите. Все хорошо. Вы в безопасности.

Петька: Но я могу хотя бы узнать, где именно я лежу? И почему сейчас лето?

Анна: Вы совсем ничего не помните?

Петька: Я все отлично помню. Я только не понимаю, как это я ехал в поезде, а потом вдруг оказался в этой комнате.

Анна: Вы были в коме.

Петька: В какой коме? Я помню, что мы пили шампанское, и еще пели ткачи... А потом этот странный Чапаев... Чапаев взял и отцепил вагоны.

Анна: А потом?... Ну, например, — бой на станции Лозовая помните?

Петька: Нет.

Анна: А то, что раньше было?

Петька: Раньше?

Анна: Ну да, раньше. Вы ведь под Лозовой уже эскадроном командовали.

Петька: Каким эскадроном?

Анна: Вы, Петя, под Лозовой очень отличились. Не зайди вы тогда со своим эскадроном с левого фланга, всех бы перебили.

Петька: Какое сегодня число?

Анна: Третье июня.

Петька трогает голову. Оказывается он почти лысый, на голове заметный шрам.

Петька: Ничего не помню. Совершенно. Помню только сон, который мне снился: что где-то в Петербурге, в каком-то мрачном месте, меня бьют по голове бюстом Аристотеля, и каждый раз он рассыпается на части, но потом все происходит снова...

Анна: У вас вообще интригующий бред. Вчера вы полдня вспоминали какую-то Марию, в которую попал снаряд. Правда, довольно бессвязная история — я так и не поняла, кем вам приходится эта девушка. Вы, видимо, встретили ее на дорогах войны?

Петька: Никогда не знал никакой Марии. Если, конечно, не считать одного недавнего кошмара...

Анна: Успокойтесь, я не собираюсь вас к ней ревновать.

Петька: Очень жаль. Пожалуйста, не принимайте за эпатаж то, что я беседую с вами голый.

Становится ясно, что Петька действительно абсолютно голый лежит на кровати.

Анна: Вам нельзя вставать.

Пауза. Оба поняли двойной смысл фразы.

Петька: Но я прекрасно себя чувствую. Я бы хотел принять душ и одеться... И еще — где находится Чапаев?