Я предполагал подробнее поговорить о романе Пелевина «Generation П» после прочтения его целиком, но, увы, вынужден отказаться от этого намерения. Оказалось, что говорить особенно не о чем. Качественного (художественного, содержательного, то есть) приращения не произошло. Для меня, по крайней мере. Текст «плоский». Памфлет. Если выставленные «У Сытина» главы представляли роман фельетоном «реалистическим», то в окончательном варианте текста появилась еще и некая мистическая параллель этому плану. Усложнение, конечно, произошло. Но природу его я бы сравнил с эффектом двух зеркал, поставленных друг перед другом и отражающим друг друга до бесконечности, это глубина механическая, — не художественная.

Нет, я не говорю, что читать не интересно. Интересно. Особенно о природе нашей внутренней зависимости от виртуальной теле-реальности — замечателен в этом отношении вставленный кусок откровений от Че Гевары. После него еще раз хочется перечитать статьи Татьяны Чередниченко в «Новом мире» (1997, № 7, 1998, № 10).

После трактата пелевинского Че Гевары начинаешь с некоторым доверием относиться к темным слухам о том, что вроде как специалисты давно уже ведут серьезнейшие исследования духовных, душевных, интеллектуальных потерь общества и человека, прикованного к телевизору. Что эти исследования показывают следующее:

— тупеем мы в массе своей гораздо стремительнее и безнадежнее, чем можно было себе представить,

— «новое варварство» — не метафора, а надвигающаяся на нас реальность. Варварство это взращивается присутствием в вашем доме телевизора, многочасовым бубнением актеров, дублирующих мексиканское «мыло» и запредельным по тупости и пошлости рекламам «крылышек с прокладками», «милых Мил» и «блендаметов».

— защищается это варварство с необыкновенной изобретательностью, упорством.

— собственно, и защищаться то ему особенно не приходится — в массе своей все мы оказались в положении северных народов, наконец то получивших неограниченный доступ к «огненной воде» и неспособных представить, чем платят за подобную радость. (Я, например, уже видел достаточно людей, для которых смотрение различных «сантабарбар» и «гваделуп» стало главным содержанием жизни.)

Работам этим как бы никто не препятствует, но с выводами своими исследователи никак не могут пробиться к обществу. Возникает тысяча мелких технических проблем, досадных но, к сожалению, абсолютно непреодолимых, недоразумений.

Это слухи.

Но что-то я действительно не встречал в печати ни одной внятно написанной работы специалистов на эти темы. Кроме, повторяю, статей Чередниченко. Может, просто пропустил, а может, действительно, их притормаживают. Во всяком случае степень проработанности этой темы у Пелевина заставляет предположить, что такие работы все-таки существуют.

Но это снова публицистическое отступление. Вернемся к роману Пелевина как к художественному произведению.

Предоставлю слово коллегам.

Обозреватель «Eх libris НГ» Александр Гаврилов:

«…В жизни приличного писателя этот момент наступает практически неизбежно. Добившись успеха пару раз, он переходит из разряда просто писателей в разряд авторов бестселлеров — отныне все, что бы он ни написал, будет куплено, прочитано, обсосано, изругано, возвеличено; словом, использовано на полную катушку широкою народною массой. Это сложный момент для всякого писателя, а для русского — главный, переломный в жизни. Свой новый статус он неминуемо воспринимает как возведение на амвон и начинает проповедовать. Во-первых, на него давит традиция Русского Писательства с его учительством и всезнайством, а во-вторых, что же делать с Мегафоном оказавшимся у тебя руках, если не кричать в него. Типичный случай Человека-Бестселлера — Николай Васильевич Гоголь. Начав с рассказов, полных развеселой бесовщины, и повестей о привольном жидоедстве славных жителей Запорожской сечи, едва только достигши нового статуса, он немедля принимается бороться с Антихристом…

…Не гоголевский ли опыт отзывался умирающему Блоку, заклинавшему в дневнике: «Отойди от меня, сатана. Отойди от меня, буржуа!»

За неполные два столетия изменились времена и нравы, но схемы литературной жизни остались прежними. Человек-Бестселлер Виктор Пелевин тоже решил сделаться проповедником. И, коротко говоря, проповедником того же самого. Даже авторский манифест очень схож с гоголевским, если, конечно, принять во внимание языковые изменения: «Мой новый роман реально все накроет и все объяснит».

Из необходимости проповедовать о современности проистекает и главное достоинство текста: мир, описываемый Пелевиным, вполне узнаваем…

… Мы без подсказки понимаем, о чем речь, когда главный герой романа представляет себе «Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет парадно о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии». Вместе с ним мы недоумеваем — «стоило ли менять империю зла на банановую республику зла, которая импортирует бананы и: Финляндии».

Программная статья буддийствующего Че Гевары украшена изысканными неологизмами, половина из которых должна разойтись в пословицах и передовицах радикальных журналов. Основное ее содержание, ежели прорваться сквозь терминологическую пургу, которую Пелевин гонит мастерски, сводится к следующему: на мир охотится существо Оранус — поглощающий и извергающий организм, символ общества потребления… Оный Оранус стремится к тому, чтобы сделать всех людей своими клетками, поглотить без остатка.»

Александр Гаврилов. Страшный суд как страшный сон. Виктор Пелевин написал свои «Мертвые души». «Ex libris НГ» № 9, март 1999 г.

Обозреватель «Время МН» Андрей Немзер:

«Шум вокруг «Generation П» Виктора Пелевина (М., «Вагриус») поднялся раньше, чем роман стал доступен. Оно и понятно: Пелевин — фигура культовая… Интересно другое: в запланированную осанну влились какие-то новые, нервные, звуки.

В Интернете стоят рядком пять рецензий (есть и оскорбительная) за одной подписью. Вроде бы «так доктор прописал»: категорический плюрализм, «все сложнее», вперед к спорам, верны завету Пелевина — «Мнения автора могут не совпадать с его точкой зрения». Но как-то непохоже на стойкий фанатизм пелевинофилов: вспомним хоть статью («Знамя», 1998, № 10), поданную как «виртуальная внесетевая конференция типа «круглый стол»», где литераторы, хоть как-то посягавшие на кумира, были представлены просто психами. Авторы, конечно, разные, но тусовка — та же; тенденция видна: одно дело — метелить супостатов, другое — проникаться их резонами.

Это переход в оборону. Как и тезис обозревателя «Коммерсанта»: язык Пелевина «стертый» (разумеется, с непременным «как бы»), но зато «выразительность достигается… точно подобранным масскультурным знаком». Может ли быть «точное» «всехним» и «безвкусным» — вопрос занятный. … А обозреватель «Ex libris «НГ» дальше пошел: дескать, прежде Пелевин весело лудил игрушки, а достигнув статуса бестселлермахера, вдруг подался в гуру.

Не вдруг. Пелевин учительствовал всегда. Точно так же, как всегда писал на волапюке серых переводов с английского. Разбавлять эту литературщину дежурными «как бы», «типа», «по жизни» и кондовой матерщиной не значит работать с языковым мусором и кичем. Этим занимаются писатели — от Зощенко до, Людмилы Петрушевской, Юза Алешковского, Нины Горлановой, Анатолия Гаврилова, Алексея Слаповского.

Точно так же Пелевин всегда склеивал сюжет из разрозненных анекдотов — то лучше, то хуже придуманных (взятых взаймы в интеллигентском фольклоре, американском масскульте, у собратьев по цеху). И всегда накачивал тексты гуманитарными мудростями. Буддизм, теория информации, юнгианство, структуралистский анализ мифа, оккультизм, кастанедовщина — чуть не все модные интеллектуальные заморочки переперты им на язык родных осин.

Точно так же Пелевин всегда лютой ненавистью ненавидел окружающую «мерзость». Смешно читать в «Коммерсанте» о «силе писательской воли, которая удерживает Пелевина от прямых публицистических бичеваний». Это про «Generation П», злой памфлет, настоенный на нескрываемой обиде. (Ну почему я, нежный и удивительный, должен с этим дерьмом сосуществовать?) Того смешнее увидеть в эпиграфе к роману, обложка которого украшена портретом Че Гевары, слова «я не левый и не правый». Ну да, центрист. В вице-премьеры его что ли определить?

Точно так же Пелевин всегда интересовался только одним персонажем — самим собой. Если угодно, своим «лирическим героем» — неподсудным, посвященным, взыскующим и обретающим блаженную Пустоту. Вненаходимость.

Кто же может до нее добраться? Кто может выйти из явной лажи? (Она, согласно интервью Пелевина журналу «Эксперт», правит миром.) Либо маг — либо царь. Из волшебной сказки (череда испытаний героя, вершащаяся браком и воцарением) развились и «роман посвящения» (от рыцарских, о поисках святого Грааля, до новейших оккультно-масскультных), и «роман карьеры». Пелевин совместил две жанровых модели, благо обе могут строиться из отдельных «блоков».

Герой «Generation П» в качестве бывшего поэта, владельца таинственной рукописи и потребителя галлюциногенов добывает тайную истину, а в качестве деятеля рекламно-телевизионного бизнеса (криэйтора) занимает вершину властной пирамиды. Она же — Вавилонская башня, где прошедший путь посвящения брачуется с богиней Иштар и низвергает ложного бога-предшественника. То есть — прежнего начальника тотальной системы средств массовой дезинформации. Каждый шаг героя по иерархической лестнице есть в то же время шаг по лестнице мистической. Совершенствуясь в «хлебном», двигаясь от рекламы деле фиктивных (ненужных? не существующих?) товаров («кавээнные» примочки) к конструированию фиктивной политической реальности (программа «Куклы»; «Ельцины», «Зюгановы», «Березовские», «Радуевы» и, стало быть, «новейшая история России» суть телеобразы, изготовляемые сообществом посвященных), герой убеждается в мнимости всего вообще. Кроме денег, обладание коими и есть соитие с богиней на вершине вечно строящейся-рушащейся Вавилонской башни. Возможно, впрочем, что все безобразия, в коих участвует герой, творятся в его сознании. Покоритель нового (как всегда обреченного) Вавилона зовется Вавиленом — внутреннее тождественно внешнему. … Вавиленом героя назвал папенька-шестидесятник в честь равно им любимых Аксенова и Ленина; важна тут семантика слипшихся имен (Василий — базилевс, царь; Владимир — владеющий миром).

Парад «парадоксов». Бизнес-бандит — это просветленный мудрец. Сущее — это мнимое. Элитарность — это попса. Реклама — это миф. Стеб — это откровение. Подлец — это спаситель. Материальное — это духовное. Правое — это левое. И наоборот. Воцарившись, Вавилен велит ликвидировать двух гнусных магов-криэйторов, а предварительно объясняет одному из них, что поколение, выбравшее «Пепси» и овладевшее иллюзионными технологиями, вовсе не союз мудрецов, хранящих богиню от пятиногого пса (мир — от гибели), а сам этот пес. Зло есть добро, добро есть зло. Сквозь пронизывающий гнилой воздух визг Шекспировых ведьм слышен шепоток провинциальной барышни — как бы и капитал приобрести, и невинность соблюсти.

Андрей Немзер. «Как бы типа по жизни». Роман Виктора Пелевина «Generation П» как зеркало отечественного инфантилизма — «Время МН», 30 марта 1999 г.

Обозреватель «Известий» Александр Архангельский:

«… это сочинение — лучшее у Пелевина. Рассказ… ведется легко и непринужденно, почти без зауми, которой были испорчены прежние «буддийские» романы… Верно выбран смысловой ракурс: точка зрения, согласно которой вся нынешняя жизнь — сплошное дерьмо, весьма популярна, читатель одобрит. Выразительно переданы наркотические состояния… Полуфантастический образ реальности, постепенно превращающейся в рекламный клип, темный огонь которого сжигает пустоту существования, смягчен юмором. Некоторые пелевинский «слоганы» смешат до колик. И пускай он уступает другому популярному сочинителю наших дней — Игорю Иртеньеву, чьим лучшим произведением стала пародия «Тампакс. В нужное время в нужном месте», — все равно половина пелевинских вариаций на рекламные темы войдет в пословицу.

Вывод прост. Пелевин поменял литературную стратегию. До сих пор он играл на поле «серьезной» литературы… напускал такого туману, что многим казалось, что они имеют дело с настоящей метафизической прозой, а не ее умелой стилизацией…

…Пелевинская проза возвращается к своему истоку, наконец-то становится частью массовой культуры, своеобразной интеллектуальной попсой, призванной развлекать игрой в философичность, волновать кровь повзрослевшему тинейджеру мнимой причастностью к тайне»